Василий Звягинцев - Бремя живых

Адреса их были давно известны мятежникам, и новая Варфоломеевская ночь пошла как по нотам. Специально выделенные террористические группы или просто «толпы возмущенного народа» вламывались в подъезды и квартиры. Немногие офицеры имели оружие постоянного ношения, да и все равно, много ли пользы от пистолета в таких обстоятельствах? В самом лучшем случае, восемь выстрелов в толпу, девятый – себе в висок.

А если за спиной еще жена и дети?

Сотни капитанов, подполковников и полковников были убиты, выброшены в окна, сожжены заживо практически безнаказанно.

Удивительным образом, в сравнении с обычной войной потери среди подпоручиков и поручиков были в десятки раз меньше. Во-первых, как принято, дежурили по подразделениям, состояли в караулах, проводили парко-хояйственный день (в выходные и праздники это в армии – святое дело) именно они. Значит, оказались в частях и подразделениях, при солдатах и настоящем оружии. Да и за пределами гарнизонов они, в основном холостяки, проживали в общежитиях, компактно, по четыре-шесть человек в комнатах или малогабаритных квартирах «домов офицерского состава».

Вот им обычно удавалось отбиться, забаррикадировавшись, отстреливаясь из дверей и окон, вызвав по телефону помощь на бронетехнике. И тогда месть была ужасна – при виде растерзанных тел своих товарищей, их жен и детей, горящих квартир, БТРы и танки открывали беглый, карательный огонь, тоже не выбирая целей. По всему, что движется.

Особым шиком у танкистов внезапно, не известно кем первым придуманная стала «езда по азимуту». Получив приказ или поймав по рации призыв о помощи от еще держащегося очага сопротивления, командир отдельного танка или танкового взвода рисовал на карте кратчайший маршрут, и – «люки закрыть, механик, вперед четвертая!».

И – понеслась сорокатонная, ревущая дизелем броневая коробка сквозь дворы, заборы, скверы, сквозь дома, бывало, если стены выглядели подходящими для таранного удара (развернув башню стволом назад). Выламывалась, покрытая известковой и кирпичной пылью, с висящими, бывало, на гусеничных полках обломками мебели, одеял и занавесок, если не чего пострашнее.

Само собой, не тормозили перед светофорами. В ответ на ружейные и автоматные выстрелы отвечали сразу из главного калибра, холостыми, болванками, кумулятивными, у кого что оказалось в боезапасе.

Иногда успевали, тогда возвращались в часть с товарищами, женщинами, детьми под броней и на броне. Чаще – не успевали, привозили завернутые в чехлы и прикрученные проволокой к лобовым и кормовым листам обезображенные трупы. И неутолимую ярость в воспаленных глазах.

Солдаты и офицеры полусотни национальностей и четырех вероисповеданий, объединенные присягой и погонами, не до конца понимали сути происходящего. Большинство из них с таким просто никогда не сталкивались. И не каждому, видящему только отдельные эпизоды, дано было понять, что то и дело вспыхивающие уличные бои постепенно приобретали характер не просто гражданской войны, а уже межцивилизационного и конфессионального противостояния. Католики против «схизматиков», «европейцы» против «варваров с Востока».

Когда «наши» убивают «тех» – это нормально, почти ни у кого из «мирных», изысканных и элегантных варшавян и варшавянок жестокие эксцессы не вызывали и тени возмущения. А вот когда «русские» имеют наглость защищаться – это уже недопустимо. Здесь – агрессия, колониализм, дикость, нарушение всех человеческих прав. И немедленно следует обратиться к мировому сообществу, чтобы выжечь заразу каленым железом. Вспомнив критерии Чингисхана. Под нож каждого, кто ростом выше тележной оси. Но не нас, не нас, только их!

…Великий князь был раздражен, зол, более того, он был разгневан. Крайне редко охватывало его это грешное чувство, и требовалось необычайное напряжение воли, чтобы удержать себя в руках, не дать сорваться, карая правых и виноватых.

Огромный письменный стол в картографическом кабинете был завален вырезками из отечественных и иностранных газет, телетайпограммами информационных агентств, сводками войсковой и агентурной разведки, выдержками из аналитических записок специалистов. В том числе – стратегов клуба «Пересвет». Олег Константинович брал наугад ту одну, то другую бумагу, выхватывал взглядом заинтересовавшие его абзацы, бросал обратно, тянулся к следующей.

«…Долго, слишком долго копилась эта, в общем-то, ничем рациональным не объяснимая ненависть. На первый взгляд, необъяснимо избирательная. Немцы и австрийцы, в свое время вместе с русскими четырежды делившие Польшу (вполне заслуженно и в полном соответствии с тогдашними законами и обычаями), отчего-то такой злобы и ярости не вызывали, хотя их оккупация объективно была намного хуже российской. Скорее, поляки испытывали к тевтонам пусть неприязненное, но почтение. Дело заключается в следующем.