Мэтью Дерби - Небесная жатва

– Головоломку? Ты что, не можешь на свою зарплату занять её чем-то получше?

– Боюсь, что нет, мэм. Для начала ей надо захотеть встать с постели. Для начала ей надо почувствовать в себе… как бы это сказать… искру. Внутреннюю силу.

– У неё нет причин вставать.

– Мммм, нет, – ответил Венделл, уткнувшись подбородком в грудь. Он говорил тихо и серьёзно, словно пытался пригладить торчащие на груди волосы своими спокойными словами.

Венделл занял своё место на корме вместе с остальными мужчинами. Мы помешивали шестами разрежённый воздух, собирая на тампоны шероховатый налёт кислорода. Мы направляли воздух вниз, в открытые клапаны городского транспортного судна, размахивая посвистывающими шестами подобно вздрагивающим ресничкам гигантской инфузории.

У меня в кармане лежало письмо. Оно начиналось так: «Дорогая Прелл». Так звали мою бывшую жену. «Дорогая ПРЕЛЛ», было написано дальше – мне хотелось, чтобы имя, выпрыгнув со страницы, возмутило её чувства, раскачало мельчайшую рябь на неясной периферии её жизни. Под её именем я изобразила небольшое животное, облик которого, будь он нарисован более опытной рукой, мог бы напоминать тапира, но в моём кудряво-дезинформирующем исполнении скорее походил на шелудивого пса. Тогда я ещё не знала, что это означает – сам акт рисования был не более чем попыткой успокоить мои нервы, когда я сочиняла послание, способом осуществления некоего телесного усмирения. Но постепенно, через несколько дней, животное приобрело совершенно другое значение. Случайно смазавшись в кармане, оно словно бы ожило, ощетинилось, покрытое жёсткой шерстью, будто готовясь к неминуемой атаке.

«ДОРОГАЯ ПРЕЛЛ», было написано под грубой картинкой, «когда я смотрю вниз, я всегда вижу сверху твою макушку, по которой я так часто тебя трепала. Я могу вспомнить каждую её неровность с безошибочностью френолога. Помнишь, как я ревела, когда они окончательно заровняли их все? Как я поддерживала твою голову в палате реанимации, понимая, даже тогда, даже после аварии, когда смотрела на твоё расплющенное лицо, что никогда не смогу освободиться от тебя до конца? Теперь я могу признать то, что не могла признать тогда, признать, что всё случилось из-за меня, что я была пьяна, что сказала тебе, что умею управлять коляской только из чувства противоречия. Но тот ночной туман, перебегавшие дорогу животные, полуголый крестьянин – как я могла это предвидеть? Пожалуйста, пойми хотя бы это.

Отсюда, сверху, твоя голова не займёт и пиксела. Тебя, моя дорогая, можно раздавить песчинкой. Каждую ночь ты чувствуешь напрягшийся, настойчивый член мужчины, прижимающийся к твоим чреслам, а ведь единственной моей ошибкой было на самом деле уйти от тебя в тот момент, когда у меня появилась подобная идея. Я всё ещё здесь, Прелл, ПРЕЛЛ, я здесь, стенаю от окаменелого желания. Дрянь ты такая».

Я взглянула на письмо ещё раз. Я не сказала ни больше, ни меньше, чем то, что я оказалась не готова утверждать что-нибудь от моего собственного имени. Я оказалась карьерной трусихой, я оказалась не готова к трудностям даже самого ребяческого, самого недоразвитого дня. В небесах перерыв. Чанк полез за коробкой сигарет. Я привязала письмо к бурому камешку твёрдого воздуха, проткнула в облаке дырочку, и бросила его туда.

Copyright (c) Matthew Derby, 2003

Перевод (c) hotgiraffe, 2004