Чери Прист - Костотряс

Сзади вдруг послышались голоса, которые могли принадлежать тем же людям, а могли и совершенно другим.

Перед ней выросла внушительная деревянная дверь со вставками из стекла. Стык с косяком был замазан толстым слоем дегтя. Брайар толкнула дверь плечом, но та не поддалась и даже не скрипнула. Слева находилось окошко, заделанное схожим образом: тонкие листы фанеры пригнали друг к другу и тщательно законопатили все щели.

Справа стоял еще один прилавок. За ним виднелись ступеньки, уходящие вниз, в такие же потемки, прореженные такими же свечами.

Сквозь неясные шорохи и шуршание маски, елозящей по волосам, Брайар ясно расслышала звук шагов. Голоса становились все громче, а ей некуда было бежать и негде прятаться. Можно ринуться навстречу китайцам. Либо сбежать по лестнице, и будь что будет…

— Вниз, — пробормотала она в респиратор. — Что ж, вниз так вниз.

И понеслась по кривым скрипучим ступенькам — то спотыкаясь, то припрыгивая.

Вслед за Руди, освещавшим себе путь единственной тусклой свечой, Зик спустился в подвал старой гостиницы рядом с пекарней. Дальше они свернули в туннель с кирпичными стенами, вдоль которых тянулись трубы. Там дорога пошла под уклон — ноги Зика почувствовали это раньше его самого. Казалось, спуск длится не первый час. Наконец мальчик решился спросить:

— А разве нам не наверх? Не на холм?

— Туда мы еще доберемся, — отозвался Руди. — Как я уже упоминал, порой надо забраться пониже, чтобы очутиться повыше:

— Но я думал, в том квартале больше частных домов. Мама говорила, район у них был жилой. И рассказывала кое-что про соседей. А мы ходим по подвалам всяких там гостиниц.

— Мы сейчас не по гостинице расхаживали, — возразил Руди. — Это была церковь.

— Верите ли, снизу их и не различишь, — проворчал Зик. — И вообще, когда можно будет снять маску? Толкуют, где-то под землей есть чистый воздух. Так мне Ректор сказал, он мой друг.

Руди перебил его:

— Тихо! Слышал?

— Что?

Они замерли неподвижно, как статуи. Слева и справа нависали стены, влажные от плесени и грязи. У них над головами располагался световой люк, выходящий прямо на улицу и заделанный стеклянной плиткой; благодаря ему коридор неплохо просматривался, и Зик с изумлением понял, что наступило утро. Такие люки попадались в подземелье не столь уж редко, однако на участках между ними властвовал мрак — темнее всяких чернил. Руди и Зик перебегали от одного островка тьмы к другому, словно каждая тень была безопасной гаванью, где никто не мог их увидеть и ничто им не грозило.

С потолка то и дело срывались капли воды и звучно разбивались о пол. С улицы доносился неясный рокот: вдалеке что-то с шумом двигалось. Но поблизости Зик никаких тревожных звуков не уловил.

— Что я должен услышать? — поинтересовался он.

Глаза Руди сощурились за щитком маски.

— Мне на секунду показалось, что за нами кто-то идет. Маски можно будет снять уже скоро. Сейчас мы…

— Огибаем подножие холма. Да-да, я понял.

— Так вот, я хотел сказать, — прорычал Руди, — что мы сейчас приближаемся к неспокойной части города. Нужно как-то через нее пробиться, а как пробьемся — сразу попадем в закупоренные кварталы. Там и сбросишь свою маску.

— А что, на холме до сих пор живут люди?

— Да. Еще как живут. Да, — произнес он во второй раз, но вдруг осекся и весь обратился в слух.

— Что такое? Трухляки? — спросил Зик, потянувшись к сумке.

Руди покачал головой:

— Вряд ли. Но что-то тут не так.

— За нами следят?

— Тише ты! — цыкнул хромой. — Говорю же, что-то не так.

Зик заметил ее первым. От ближайшего участка, погруженного в тень, — одного из тех, где никто не мог их увидеть и ничто им не грозило, — плавно отделилась фигура, явно одушевленная. Она, казалось, не двигалась вперед, но постепенно обретала очертания. У размытого силуэта, ростом с Зика, обозначились контуры, и в луче света ярко блеснула пуговица на одежде.

Проявляться фигура начала снизу: сперва Зик увидел изгибы башмаков, потом морщинистые складки на обвисших штанах и колени, которые уже распрямлялись. Отвороты куртки, швы на рубашке и наконец — профиль, настолько же неприятный, насколько и запоминающийся.

У Зика сперло дыхание в горле. Этого хватило, чтобы Руди в один миг развернулся на здоровой ноге. И опять вскинул трость, точно ружье, чем немало удивил мальчика, однако следом он прицелился в человека у стены и нажал какой-то рычажок, спрятанный в рукояти. Раздавшийся выстрел по оглушительности и мощи ничем не уступал прочим, которые доводилось слышать Зику, — а таковых, надо признать, было не так чтобы много.