Чери Прист - Костотряс

— В самом деле? — Ее слова не убедили его, скорее, позабавили.

На нем был толстый полотняный фартук, который он часто надевал в лаборатории, поверх фартука — легкое пальто до колен. Шнурки на ботинках, как обычно, болтались, словно ему и в голову не приходило их завязать. На голове красовался набор моноклей, соединенных между собой; они были посажены на ремешок, из-за которого у него со лба никогда не исчезала глубокая бороздка.

Брайар слишком выдохлась, чтобы возражать ему, и он присел на край кровати. Выглядел он точно таким, каким она запомнила его. А еще он улыбался, словно все было хорошо, а ничего плохого не было вовсе. Тогда она проговорила:

— Кроме шуток. Я все ему расскажу, чего бы мне это ни стоило. Я устала от всех этих тайн. Не могу их больше держать в себе. И не буду.

— Не будешь?

Он потянулся к ее руке, но Брайар перекатилась на бок, к нему спиной, и обхватила живот.

— Чего тебе надо? — спросила она. — Что ты здесь делаешь?

— Вероятно, вижу сон. Как и ты. Гляди, любовь моя. Хотя бы здесь мы смогли встретиться.

— Так, значит, это все-таки сон, — вымолвила она, и по желудку расползлось обжигающее чувство тошноты. — А мне на миг показалось, что явь…

— Возможно, это единственное, в чем ты не ошиблась, — сказал он, не пытаясь ни придвинуться к ней, ни отодвинуться.

Под его весом матрас просел, и у нее появилось ощущение, будто она потихоньку скатывается к нему.

— В чем? В том, что молчала?

— Если бы не молчала, то потеряла бы его еще раньше.

— Я не потеряла его. Я просто не могу его найти.

Леви покачал головой. Она это не увидела — почувствовала.

— Он нашел, что хотел, и теперь ты уже никогда не сможешь его вернуть. Он искал факты. Он искал отца.

— Ты умер, — напомнила Брайар, словно он и так не знал.

— Его ты в этом не сумеешь убедить.

Она крепко зажмурила глаза и уткнулась лицом в подушку, запах которой — затхлый, неприятно теплый — грозил удушьем.

— Если я все ему покажу, то убеждать будет незачем.

— Ты дура. Такая же дура, как и раньше.

— Лучше быть живой дурой, чем мертвым…

— Мама, — сказал он.

Она распахнула глаза:

— Что?!

— Мама.

Вот, снова. Повернув голову, она оторвала лицо от подушки:

— Что ты несешь?

— Мама, это я.

Ее выкинуло из сна одним стремительным, резким рывком, будто пронесло через туннель. Из уютной, теплой тьмы Брайар настойчиво тянули туда, где было холодно, страшно и бесконечно менее удобно. Но в конце туннеля был голос, и она поползла ему навстречу, или заскользила, или рухнула вверх, стремясь до него добраться.

— Мама? Вот ведь дерьмо… Мама! Ну давай же, просыпайся, ты должна проснуться. Тащить я тебя не смогу, а отсюда надо сматываться.

Перекатившись на спину, она попробовала открыть глаза и поняла, что уже открыла их, но ничего толком не видит. Мир превратился в размытое пятно, и лишь справа от нее мерцал свет, а над ней отчетливо нависала густая тень.

И тень эта без конца повторяла:

— Мама?

Землетрясение из ее сна до сих пор не утихло, а может, человек-тень хотел ее растолкать. Вцепившись Брайар в плечи, он все тормошил и тормошил ее, пока в шее у нее что-то не хрустнуло.

— Ой! — пискнула она.

— Мама?

— Ой! — вырвалось у нее еще раз. — Прекрати. Прекрати меня… Хватит.

Зрение понемногу возвращалось к ней, но вместе с ним приходила и жгучая боль, и ощущение жидкости, стекающей по скуле. Брайар потрогала больное место; когда она убрала руку, та была мокрой.

— У меня кровь? — спросила она у тени. А потом: — Зик, у меня идет кровь?

— Не сильно, — ответил он. — У меня и то было хуже. А у тебя в основном синяки. Разве что наволочку кровью перепачкала, но она все равно не наша. Ну все, пошли. Вставай. Давай, давай.

Подсунув матери руку под спину, мальчик стащил ее с кровати. Та и впрямь была очень мягкой — сон не обманул. И комната была та же, так что, видимо, перед этим Брайар не совсем спала и кое-что уловила верно. Однако рядом никого больше не было, кроме Зика, который как раз пытался поставить ее на ноги.

Колени сперва норовили подогнуться, но она кое-как устояла, опершись на сына.

— Эй… — выдавила она. — Эй, Зик. Это ты. Это правда ты? А то мне такой чудной сон приснился…

— Да я это, я, старая ты чудилка, — с ворчливой нежностью откликнулся тот. — Ты что вообще здесь делаешь? О чем ты только думала, когда сюда сунулась?

— Я-то? Постой. — Хоть из-за травмы у нее все плыло перед глазами, она помотала головой, пытаясь собраться с мыслями. — Постой, да это ведь мои слова! — И понимание пришло — даже нахлынуло. — О тебе. О тебе я думала, глупыш безмозглый.