Пол Дж. Макоули - «Если», 2000 № 02

Гептаподы, в свою очередь, использовали математические исчисления для определения атрибутов, которые у нас принято считать фундаментальными (например, скорость); Гэри охарактеризовал их математику как «чрезвычайно чудную». Невероятно, но ученым удалось доказать, что математика гептаподов эквивалентна нашей: обе системы, пускай основанные на диаметрально противоположных подходах, описывали одну и ту же физическую вселенную.

Я пыталась вникать в уравнения, которые мне приносили физики, но без всякого толку. Я никак не могла ухватить реального содержания таких атрибутов, как «действие», не говоря уж о том, чтобы оценить значение их трактовки в качестве элементарных. Тогда я попробовала сформулировать вопросы в более знакомых мне терминах: каким видят физический мир гептаподы, если принцип Ферма объясняет им феномен преломления света простейшим образом? Что позволяет им легко воспринимать минимумы и максимумы?

Тебе достанутся синие глаза твоего отца, а не мои скучные коричневатые. Мальчишки (и мужчины) с изумлением будут глядеть тебе в глаза, как я смотрела (и смотрю) в глаза твоего отца, и парни будут очарованы (как я была и остаюсь) их редкостным сочетанием со смоляными волосами. У тебя не будет отбоя от поклонников.

Я помню, как ты вернешься домой после выходных, проведенных в доме твоего отца. Тебе пятнадцать лет, и ты удивлена и раздосадована его настойчивыми расспросами о парне, с которым ты в те дни встречаешься. Привольно развалившись на софе, ты станешь подробно перечислять мне очевидные признаки того, что твой отец окончательно выжил из ума.

— Представляешь, что он мне сказал? Знаю я этих тинейджеров! — Ты картинно закатишь глаза и пожмешь плечами. — А то я их не знаю?!

— Не обвиняй его, — скажу я. — Он отец и ничего не может с этим поделать.

Видя, как ты общаешься со своими друзьями, я не стану беспокоиться о том, что какой-нибудь парень может воспользоваться твоей наивностью. Обратное куда более вероятно, и это меня действительно будет беспокоить.

— Он хочет, чтобы я осталась ребенком. Он не знает, как обращаться со мной с тех пор, как у меня выросла грудь.

— Да, твоего отца это несколько шокировало. Дай ему время оправиться от удара.

— Но это случилось годы назад, мама. И сколько же это может продолжаться?!

— Дорогая, я сообщу тебе первой, когда мой собственный отец смирится с тем, что я давным-давно выросла.

На одной из лингвистических видеоконференций Сиснерос с массачусетского Зеркала поставил интересный вопрос: существует ли особый порядок компоновки семаграмм при записи предложения на Гептаподе Б? Мы уже знали, что порядок слов почти ничего не значит в Гептаподе А: попроси чужака повторить свое устное высказывание — и он почти наверняка расставит слова в ином порядке, если только заранее не предупредить, что делать этого не следует. Возможно ли, что и при письме порядок слов также несуществен?

Вплоть до этого момента мы рассматривали лишь полностью сформированные предложения на Гептаподе Б. Насколько мы все понимали, никакого предпочтительного порядка при чтении семаграмм в предложении не существовало: можно было начать с любого места сложного ажурного гнезда и гулять по ветвям придаточных, покуда не прочтешь абсолютно все. С чтением мы худо-бедно разобрались; но как же обстоит дело с письмом?

На следующий день я попросила Свистуна и Трещотку записывать большие семаграммы у меня на глазах вместо того, чтобы предъявлять мне готовые, и они согласились. Позже я внимательно изучила видеозапись этого сеанса, постоянно консультируясь с компьютерной транскрипцией их устных высказываний.

Наконец я выбрала самое длинное предложение из нашей беседы. В нем Свистун сообщал, что планета гептаподов имеет две луны (причем одна значительно крупнее другой), что тремя основными газами ее атмосферы являются азот, аргон и кислород, что половина ее поверхности покрыта водой. Первые слова соответствующего устного высказывания в буквальном переводе выглядели примерно так: «неравенство-по-размеру камни-на-орбите относятся-главный-к-второстепенному».

Потом я отметила на видеопленке начало и конец записи этого предложения и прокрутила выделенный сегмент в замедленном темпе, завороженно следя за тем, как из черной шелковистой нити сплетается сложная паутина большой семаграммы. Я просмотрела этот сегмент несколько раз. В конце концов я остановила пленку в тот момент, когда первый штрих был уже завершен, а второй еще не начат: на стоп-кадре обозначалась одна-единственная волнистая линия.