Юрий Нестеренко: Удовольствие Дона Хуана

Однако текст, который подсунул мне Олег, прочитать было не так просто - все-таки я изучал современный язык, а не его средневекового предка. Ничего не могу сказать о датировке рукописи пусть об этом судят профессионалы, а не дилетанты вроде меня. Но, по всей видимости, со времени ее написаний прошло несколько столетий - или, может быть, она представляет собой более позднюю (но тоже уже очень старую) копию древнего манускрипта. У рукописи нет ни начала, ни конца; более того, листки, как оказалось, были сложены в папку практически в произвольном порядке - тот, кто их укладывал, явно не был знатоком староиспанского, хотя, конечно, прежде он должен были получить заключение эксперта. Мне пришлось немало повозиться, чтобы применить свои куцые знания к этому антиквариату; к счастью, на одном из испаноязычных сайтов в интернете мне удалось найти словарь, содержащий старые формы слов.

В конечном счете я сумел отсортировать страницы по порядку; оказалось, что перед нами три фрагмента одной рукописи. Автором ее был некий монах бенедектинского ордена, падре Игнасио. Два фрагмента представляют собой занудные рассуждения по каким-то богословским вопросам, интересные (и понятные) только для историка средневековья; однако третий содержит любопытные сведения о последних минутах жизни человека, доселе считавшегося личностью скорее легендарной, чем исторической. В тексте он именуется доном Хуаном; поскольку он испанец, а не португалец, его имя следует читать именно так, а не через "Ж", как привыкли в России. Легенды, впрочем, всегда откуда-то берутся, и я не вижу, почему бы такому человеку не существовать в реальности - как существовал, к примеру, настоящий Мюнхгаузен, да и у Фауста был свой прототип. С другой стороны, я не могу поручиться за правдивость рассказа падре Игнасио, равно как и за то, что и сам падре не является вымыслом подлинного автора манускрипта; однако мне эта история представляется вполне правдоподобной.

Удивительная, однако, штука - биография вещей! Будучи нередко намного длиннее человеческой, она тем самым получает шанс оказаться и более причудливой. Вероятно, несколько столетий рукопись пролежала в тиши и покое какой-нибудь монастырской библиотеки. Затем вдруг все изменилось, монастырь в революционном угаре был разграблен республиканцами; кому из них и зачем понадобился старый манускрипт? Потом - гражданская война, победа Франко, и рукопись попадает в СССР вместе с республиканским эмигрантом или советским интербригадовцем. Дальнейшая судьба тех и других на родине социализма известна; лучше бы им остаться в Испании и принять честную смерть от пуль франкистов, не лишенных испанской галантности, нежели жалко издыхать от побоев и туберкулеза в завшивленных лагерных бараках... А рукопись, точнее, то, что осталось от нее к тому времени, перекочевало из сейфа НКВД в ящик стола московской коммунальной квартиры. Палач-идеалист, бессеребренник, не выхлопотавший себе у всесильного ведомства лучших жилищных условий... Знал ли он испанский? Или, может, его привлекло мелькавшее на страницах имя don Juan? Уж не счел ли он, чего доброго, эти ветхие разрозненные листки порнографией? Какая ирония для рукописи благочестивого монаха - и какой простор для фантазий психоаналитиков: коммунистический аскет приносит домой даже не саму порнографию, а лишь то, что считает таковой, ибо не может прочитать - символ символа, и в этой-то принципиальной непознаваемости, сиречь недостижимости, заключена для него наибольшая притягательность... И уж, конечно, меньше всего этот монах из своего XVI (допустим) века мог предвидеть, что когда-нибудь листки эти лягут в сканер, и его аккуратный почерк с успехом будет распознан компьютерной программой.

Мой перевод достаточно вольный, некоторые места так и остались для меня непонятными, но за общий смысл я ручаюсь. История, описанная в этом фрагменте, произошла с падре Игнасио по дороге, когда он, в сопровождении послушника Рауля, направлялся в отдаленный монастырь в Толедских горах. Не знаю уж, за каким делом - это, очевидно, осталось на недошедших до нас страницах - ну да и не важно. Важно, что в пути их застала непогода, и они вынуждены были искать убежища...

"... Парило уже в третьем часу пополудни, горячий воздух был тяжел и вязок, заставляя сердце биться быстрее и вызывая быстрое утомление; однако же, положась на милосердие Божие, я велел Раулю собираться в путь, рассчитывая еще до заката перебраться через перевал. Дорога шла в гору, петляя меж неприветливыми склонами, поросшими выжженной солнцем травой, крутыми скальными обрывами и опасными осыпями. Несколько часов мы ехали молча, изредка освежаясь водой из фляги; изнуряющий зной не располагал к беседе. Рауль несколько раз тревожно посматривал на запад, и я, устремив взор в том же направлении, принужден был убедиться, что небесная синева обрела там угрожающе-темный оттенок. Вскоре донесся до нас и первый, отдаленный еще, раскат грома. Но делать было нечего; мы находились вдали от поселений и могли лишь подгонять наших мулов, высматривая впереди если не жилище, то хотя бы пещеру в скалах, что смогла бы послужить нам укрытием от грозы.