Дэвид Барр Кертли - «Если», 2003 № 05

Цветы стояли, освещенные солнцем, в движении световых пятен, в полутенях и бликах, теплые и влажные; я сам не ожидал подобной удачи, а Делла — та протянула руку, будто желая проникнуть за поверхность экрана и коснуться зеленых стеблей.

— Это астры, — сказал я и задержал дыхание, потому что в фильтрованном воздухе Медной Аллеи мне померещился тонкий, терпкий, осенний запах.

Тина-Делла перевела взгляд на алюминиево-асбестовую конструкцию на столе. Снова посмотрела на мой рисунок; потом взглянула мне в глаза.

— Кажется, вы все-таки нашли общий язык, — сказал тан-Глостер вечером того же дня.

Я давно заметил, что линза-сканер была для него только прикрытием: его ненормальная проницательность имела другую природу.

Вечером он предложил мне выкурить сигару перед обогревателем в его кабинете; я согласился. Я уже очень давно не курил — в моем распоряжении не было достаточно воздуха.

Это был замечательный длинный час. Мы сидели, вытянув ноги, наслаждаясь каждой секундой жизни, каждым дымным колечком, и только когда последняя крупица табака превратилась в пепел, когда отключился аварийный вентилятор — только тогда я решился задать вопрос:

— Прошу прощения, тан-Глостер. Неужели не существует механизма… способа… перевести? Я имею в виду частотную речь?

Тан-Глостер улыбнулся:

— Почему же… Кое-какие устойчивые сочетания поддаются переводу. Но, как правило, милейший тан-Лоуренс, постояльцы оперируют понятиями, у которых нет аналога в человеческой речи. У вас попросту не хватит слов.

— Мой музыкальный слух…

— Бросьте, при чем тут слух. Тут необходимо не просто различать четверть тона, но иначе думать… Вы, конечно, понимаете, насколько образ мышления зависит от языка? Вот наша девочка и мыслит категориями, которые вы можете в лучшем случае ощутить.

— Почему вы хотите, чтобы тина-Делла была более постоялкой, нежели человеком? — спросил я тихо.

— Ах, любезный тан-Лоуренс, — тан-Глостер махнул рукой. — Она человек. И я человек — а я ведь такой же, как она. Именно потому, что меня воспитала постоялка, я не мог не сделать то же самое для Деллы… хоть она и не дочь мне.

Еле слышно шелестел воздух в трубах. Экран обогревателя то угасал, то снова разгорался; из угла в угол бродили тени.

— Я почти ничего не знаю о постояльцах, — сказал я.

Тан-Глостер пожал плечами:

— Отделить легенду от истории и правду от вымысла — невозможно, да и не надо. Знаете, как называются камушки на нашей планете, те, которые так смешно тянутся вдоль силовых линий? «Черепки постояльцев»… Вообразите — разбитые глиняные кувшины, покрывшие черепками целую планету. Это не имеет отношения к истории, это выдумка, образ… Раса, чье достояние — черепки… И еще способность мыслить. И частотная речь, закрепляющая эту способность… А откуда взялись постояльцы, и почему они не имеют материальной культуры, и почему они платят такой преданностью просто за возможность жить, мыслить и говорить, учить человеческих детей… Нет, я понимаю, любопытство — это святое. Хотите — попытайтесь поговорить с нашей няней, она поймет вас. Вы ее — нет.

— Тина-Делла понимает меня, — сказал я. — И мне иногда кажется, что я ее — тоже.

— Возможно, — он чуть приподнял уголки губ. — Возможно, вам уже кое-что удалось, тан-Лоуренс. Не прекращайте попыток, прошу вас.

Она рисовала кубы, и чашки, и бронзовые статуэтки, и пластиковые листья в мраморной вазе; она смотрела на меня, полуоткрыв губы, и медленно, по слову, рассказывала.

Свои ранние годы она помнила смутно. Ее отец погиб — каким образом, Делла не сказала. Ее мать вышла замуж второй раз — за тана-Глостера, и несколько лет прожила с ним в покое и даже счастье; что случилось с ней потом, Делла категорически отказывалась говорить.

— Она умеры-ла, — твердила моя бедная ученица, и я поспешно переводил разговор на другое.

После обеда — а обедали мы, как и завтракали, втроем — я поднимался к себе, читал, размышлял, пытался делать кое-какие наброски; тина-Делла в это время выходила наружу и долго гуляла в одиночестве, возвращаясь только к ужину.

Однажды я спросил у хозяина, не считает ли он, что эти одинокие прогулки опасны.

— Куда опаснее сидеть в четырех стенах, — ответил он. — Жить в Медной Аллее и не выходить под солнце — это, знаете ли, по меньшей мере чудачество.

Он намекал на мою нелюбовь к прогулкам. Я в самом деле пытался выйти всего два или три раза; окрестности Медной Аллеи лишены были для меня малейшего очарования.