Приз в генетической лотерее выпал Тому Лерою; чтобы это установить, не требовалось анализа ДНК, ибо близнецы родились темнокожими, а Лерой был единственным негром на борту. Но порадоваться своему отцовству ему не пришлось: оба младенца были мальчиками, и, значит, лишь отнимали бы дефицитные ресурсы. Их сразу же умертвили и выбросили в космос. Линда была расстроена, но скорее как ученый, чей эксперимент не удался, чем как мать, потерявшая детей. А вот Лерой пришел в бешенство, хотя и должен был сознавать неизбежность принятого решения. Вдобавок ко всему он вбил себе в голову, что его сыновей убили не за то, что они мальчики, а за то, что они черные. Это была, конечно, типичная бредовая идея, при подходящих обстоятельствах -- а обстоятельства на станции, где были заперты последние представители человечества, подходили как нельзя лучше -- вполне способная перерасти в паранойю, но доктор Харпер, равно как и командир Бартон, не придали этому должного значения. Лерою лишь вкололи несколько раз лошадиную дозу успокоительного. В конце концов, нервы у всех были на взводе -- они провели в замкнутом мирке МКС-3 уже год, в то время как первоначальная программа полета была расчитана лишь на пять недель; их даже не тестировали на длительную психологическую совместимость...
Как только Харпер объявил, что Линда оправилась от родов, была предпринята новая попытка. И вновь неудача -- выкидыш на пятом месяце.
Лишь с третьего раза, словно в сказках и анекдотах, цель была достигнута. Родилась девочка, на сей раз белая. Разумеется, ее назвали Евой.
Психологический климат на станции был к тому времени уже совершенно невыносимым. Астронавтов раздражало друг в друге абсолютно все: запах, звук голоса, волоски на коже, родинки... Раздражало жужжание бритвы тех, кто брился; раздражали бороды тех, кто забросил бритье. Раздражала чужая мрачность ("и без того тошно! ") и чужая веселость, казавшаяся дико неуместной (впрочем, последняя случалась все реже, если не считать истерических всплесков). Чтобы спровоцировать скандал, достаточно было кому-то почесаться, кашлянуть, шмыгнуть носом, хрустнуть пальцами, начать мурлыкать песенку... Нельзя сказать, что все ненавидели друг друга одинаково; некоторым удалось сохранить между собой нормальные и даже хорошие отношения, но станция была слишком мала, чтобы члены экипажа могли ограничить свой круг общения лишь теми, кто не вызывал неприязни.
Рождение Евы поначалу несколько улучшило ситуацию, но не надолго. И дело было даже не в пронзительном детском плаче и пеленках, сооружаемых из подручных материалов -- точнее, не только в этом. Главная проблема состояла в том, что Ева стала _восьмой_. Пока что система жизнеобеспечения, хотя и на пределе, но справлялась с небогатыми потребностями младенца -- но ясно было, что, когда ребенок подрастет, кем-то из членов экипажа придется пожертвовать.
Когда эта проблема была впервые названа вслух, Бартон предложил наиболее очевидное решение -- жребий. Время, в принципе, еще терпело, но командир понимал, что, если не устранить этот дамоклов меч прямо сейчас, выбросив кого-то в космос и тем самым разрядив обстановку, все это может кончиться побоищем на станции. Понятно, что Линда сразу была исключена из жеребьевки -- Ева Евой, но лишаться единственной женщины детородного возраста было бы крайне опрометчиво. Но тут и Дмитрий Антонов заявил, что он -- единственный уцелевший славянин, носитель не только генофонда (генетический материал каждого из астронавтов уже хранился в холодильнике у Харпера), но и великой русской культуры, а потому тоже должен быть исключен из жребия. Его поддержал Пьер Жофруа, единственный западноевропеец; жребий, по его словам, должны были тянуть четверо североамериканцев. Канадец Морис Строу, однако, решительно возразил против того, чтобы его валили в одну кучу с гражданами США, коих наблюдается явный избыток. Том Лерой, естественно, потребовал исключения для себя на том основании, что он -- черный. Харпер был необходим, как врач, а Бартон заявил, что в критической ситуации командир просто не имеет права жертвовать собой. Таким образом, идея жребия потерпела полный крах.
После этого обстановка на станции стала совершенно параноидальной. Каждый следил за другими, подозревая их в подготовке покушения на свою жизнь. Стоило тем из астронавтов, что еще сохранили остатки нормальных отношений, начать негромкую беседу (а тем паче попытаться избавиться от общества остальных, перебравшись в другой отсек) -- прочие тут же норовили оказаться рядом, чтобы выяснить, о чем они сговариваются. При этом никому из них не приходило в голову покушаться на Еву, нарушившую хрупкое равновесие; все понимали, что эта девочка необходима для возрождения человечества, и все искренне желали такого возрождения -- но никто не хотел, чтобы сей грандиозный проект осуществился именно за его счет. Если бы они знали, что должны умереть все -- пожалуй, они нашли бы в себе мужество принять это; но мысль "я умру, а они все останутся жить" казалась каждому из них невыносимой.
Читать дальше