Юрий Манов - Не мир принес

— Надо же, прибалтийские шпроты! Сто лет таких не видел!

Странно, говорил он нормально, и руки совсем не волосатые, и ногти обычные, а не когти, хотя в остальном с виду — абсолютный чикатил: широкие надбровные дуги, как у питекантропа на картинках, скулы, мощная нижняя челюсть. Глаза, правда, карие. А может, и правда — не чикатил?

— Ну ты силен, капитан, — уважительно сказал Корич, разливая водку по стаканам, — ловко ты пистоль-то свой выхватил.

— Ты все равно круче, — ответил Васинцов, потирая подбородок, — как ты меня вырубил-то с ходу.

— Ну да, — хохотнул Корич, — мы ж — спецназ. Тем более я ожидал твоей реакции, а ты моей — нет. Но в плечо ты мне шарахнул ого-го! Чувствуется подготовка, гриф — птица лысая, но умная.

— Значит, знаешь, кто я?

— Слухами земля полнится, — сказал Корич, поднимая стаканы. — Ну давай, капитан, выпьем за… Кстати, а за что у вас в «ГРИФе» пьют?

— Как за что? Ну за Русь Киевскую, за женщин, естественно, за чикатил потрошеных…

— За потрошеных чикатил? То есть — маньяков? Классно! Хороший тост. Ну давай за это и выпьем, тем более, надеюсь, завтра таковых будет много.

Они выпили, причем прапорщик Кайметов, хоть и помолился предварительно аллаху, стакан в себя опрокинул лихо. Но от сала решительно отказался.

— Значит, сала нельзя… Как же ты водку-то жрешь, правоверный ты наш? — спросил Васинцов, намазывая паштет густым слоем на краюху.

— Аллах запретил правоверным пить вино, — ответил Кайметов, накладывая себе картошки, — про водку в Коране ничего не сказано.

— Убедил, — кивнул Корич и накатил по второй. — Значит, говоришь, второй тост у вас за Русь Киевскую? Как ты, Кайметов, к Киевской Руси относишься?

— Татары Киев брали, татары Киев жгли, татары Киеву служили, у меня там дядька с женой живет. Красивый город Киев. Хорошо к Киевской Руси отношусь.

— Ну, вот за это и выпьем.

Васинцов держал стакан и никак не мог поверить, что Корич — не чикатил, ну все сходится, даже зубы у него такие же крупные, крепкие, белые. Тот заметил его взгляд и подмигнул:

— Что, за маньяка меня принял? Не ты первый. Я вообще по вечерам из дому выходить боюсь, а то как пришибут без выяснения личности в народном гневе. Что ж я виноват, что таким уродился? Но я не телезвезда, чтобы с экрана лыбиться, а для армии такая морда — самое то! У меня знаешь, как солдатики во взводе ходят — по струнке! Хоть и контрактники. Ладно, пей давай и говори, зачем приехал…

— Мне рекомендовали вас, прапорщик, как лучшего специалиста ночного боя, говорят, вы даже видите в темноте, и чутье у вас уникальное…

— Что-то типа этого. Только, капитан, давай сразу договоримся на «ты», не люблю я этих церемоний…

— Хорошо. У вас, то есть у тебя всегда были такие способности?

— Ну, допустим, не всегда.

— Вы, то есть ты когда обнаружил в себе такие способности? Года полтора назад?

— Где-то так, — не удивился вопросу Корич, вцепляясь в куриную ногу зубами.

— А что… ты чувствуешь во время торка?

— Слушай, капитан, ты пожрал бы, что ли. Вон, тушоночки свиной наверни. Наша, солдатская, без белка. Все равно Кайметов ее не жрет. Я, капитан, во время первых торков, как весь нормальный народ, каялся и слезами обливался. Очень мне жалко было детей моих не родившихся. Танька-то моя пять абортов сделала, пока мы по общагам в военных городках ютились. Это она сама решила, что пока своего угла нет — не фига плодиться. Так вот, за каждый аборт Танькин я много слез пролил. Такого натерпелся, словно это не Таньку вакуумом чистили, а мне хирург через жопу аппендикс удалял. А больше грехов серьезных на мне нет, несмотря на рожу зверскую. Так что во время торков испытываю я, капитан, гордость за годы, праведно прожитые. И, обрати внимание, за все время не торкнуло меня по поводу тех, что я на тот свет отправил. Ни разу! Во сне приходили, а во время торка — нет! Видать, не считает их души Господь наш невинно загубленными. Я ж солдат, я стреляю, в меня стреляют. Так-то! Ну что, еще по одной?

— Значит, считаешь все-таки торк — наказанием господним?

— Почему же наказанием? Скорее — плановой проверкой. Нас-то много, а Господь, он один. Каждого слушать — вечности не хватит. Вот и решил он, пусть люди сами каются, сами муку себе назначают по справедливости. А он самыми трудными случаями займется…

Васинцов подумал и наконец принял решение:

— У меня есть предписание, прапорщик, взять вас в свою команду.

Выдержка у прапорщика Корича была еще та. Он словно и не услышал слов Васинцова, а с хрустом разгрыз большую куриную кость. Шумно высосав из кости мозг, он бросил ее в миску и утер губы рукавом.