Пол Андерсон: Ветряки

Но другая моя часть заставляла меня соблюдать спокойствие.

— Еще чай? — предложила она.

Я не детектив. Менее бесхитростная публика окаменела бы от моих вопросов. Я не решался задавать их в присутствии зоркого старика Дэнила Смита и других, кто провел зрелые годы среди конкуренции и интриг Саннакрусе. Однако что касается других… они приглашали меня на ужин, мы пили и ели, вместе распевали песни под непередаваемо звездным небом, несколько раз выезжали верхом, чтобы полюбоваться живописным каньоном или просто насладиться быстрой ездой… выудить информацию из них было не трудно.

Например, я вслух спросил, не слишком ли они истребляют дичь. Закон Жизни требовал, чтобы в каждой местности присутствовал эксперт по дичи, подчиняющийся непосредственно Консервационному трибуналу. Брюн весь ощетинился, а потом возразил, что человек всегда нарушает равновесие в природе, когда поселяется на земле и важно лишь, чтобы он устанавливал новое равновесие. Надежда рассчитывала, что в городе будет работать квалифицированный менеджер по дикой природе, но пусть он будет из местных, хотя и получивших образование за рубежом, кто-нибудь, знакомый со здешними традициями. (И будет хранить местные тайны.)

Точно так же у одного милого человека, дежурившего при ветряках, мне удалось вытянуть график дежурств, для этого было достаточно расспросить его, когда с дежурными можно будет встретиться, чтобы посидеть и распить по стаканчику. Моя работа в хозяйстве у молодых Смитов вызвала всеобщий энтузиазм; объясняя, как и что я делал, я умудрялся задать их соседям вопросы об их местной восхитительной гидравлической системе. Картина моих представлений пополнялась фрагментами, как головоломка джигсо: скорость потока, заказанное оборудование, оборудование, на которое они рассчитывали в будущем…

В итоге у меня было все, кроме окончательного подтверждения. Мое свидетельство было необходимо для вызова войск. То, что мне удалось разузнать, оправдывало сигнал тревоги нарушения запретных территорий.

Они организовали караван, направлявшийся к торговому посту Бартсу. Я мог следовать с ним, чтобы потом переправиться в Сандаго. И это, — как я верил и боялся — был последний раз, когда я мог видеть этот несгибаемый народ, который я успел полюбить.

Важно, что с наступлением темноты они не выставляли часовых. Возможность происшествий была невелика, а потребность в сне и отдыхе, необходимых для эффективного труда на следующий день — чрезвычайная. Я выскользнул, не замеченный детьми. Когда я наступил на подстилку, под ногами у меня затрещало, Дорти в темноте захныкала, и я застыл на месте. Но она успокоилась. Ночь была совершенно безлюдная, и я, тихо пройдя по знакомому мне дому, вышел на улицу, освещаемую звездами и горько-яркой, приближавшейся к фазе полнолуния, луной. Было холодно и свежо; я слышал скрип ветряков. Вдали выли койоты. (Собак там не было. У них еще не развилась потребность в этих животных. Но вскоре должны появиться овцы и другой скот, не тот, который есть в каждом хозяйстве, а содержащийся стадами. И тогда прощайте, гордый снежный баран и парящая в прыжке антилопа!) Улицы были покрыты песком. Я старался избегать призрачного сероватого света, оставаясь в тени бело-сероватых домов. За околицей камни стали кусать мои подошвы, полынь — цепляться за щиколотки, когда я осторожно ступал на дальнюю сторону ветряков.

Там стояло приземистое здание из самана, которое, как мне объясняли, покрывало поднимавшуюся на поверхность воду, уменьшая потери от испарения и защищая от проникновения щелочной пыли. Оттуда, как мне было сказано, вода поднималась при помощи ветряков наверх, в кирпичный резервуар, а оттуда распределялась по своим рабочим местам. За домом, возведенным над источником, земля шла в гору, и вокруг было абсолютно безлюдно. Но я мог разглядеть гораздо больше: полынь, деревья Джошуа и гулко снующих мимо сов.

В ручке моего ножа было вмонтировано электромагнитное устройство. Мне было ни к чему входить, не говоря уже о том, что я не хотел оставлять следы вторжения. Запор на двери был таким же зыбким, как стены — тонкими. Пионеры в этой жизненно важной области проявили трогательную неуклюжесть.

Я все же зашел, прикрыл за собой дверь, зажег фонарь, вмонтированный в свой нож, который служил по сути линзой. Воздух здесь был такой же холодный. Я заметил, что на трубах, уходивших вниз, в глиняный пол, и наверх, сквозь крышу, сконденсировалась вода, принюхался. Кроме этого, в кромешной тьме я едва различал верстаки, полки для инструментов, примитивные приборы. Отсюда было не слышно поворачивающихся лопастей турбин, которые приводили в движение насосы; но шум поршней грубо сработанных, смазанных салом цилиндров напоминал шуршание костей друг о друга.