Артур Дойль: Ужасы воздуха

Аэроплан я взял свой новый, Поль Веронер. Для хорошего полета нет ничего лучше моноплана. Прежде всего, он не боится сырости, а небо облачное. Затем, он крепкий и слушается каждого движение моей руки, как лошадь мундштука. Мотор о десяти цилиндрах, Робура в 175 лошадиных сил, и все новейшие приспособления. Взял с собой ружье и дюжину патронов. Посмотрели бы вы на физиономию Перкинса, моего механика, когда я велел ему подать ружье. Как он упрашивал меня взять его с собою! На биплане я бы взял, пожалуй, но на моноплане, если вы хотите подняться высоко, надо лететь одному. Оделся я, точно в экспедицию к северному полюсу: две фуфайки, сапоги стеганые на вате и внутри теплые стельки, теплая шапка с наушниками и очки, конечно. В ангаре я чуть не задохся, но, ведь, я собирался лететь выше Гималаев — надо же было одеться соответственно. И, конечно, взял с собою мешок с кислородом — на больших высотах без этого или замерзнешь, или задохнешься, или то и другое.

Для английского сентября день был теплый, душный, в воздухе пахло близким дождем. По временам налетал ветер, с юго-запада — один такой порыв наполовину повернул мне аэроплан назад — но теперь мы уж не боимся ветра… На высоте трех тысяч футов пошел дождь. Ну и ливень! Он барабанил по крыльям аппарата, по моему лицу, по стеклам очков, затемняя поле зрения. Я спустился пониже, но и тут трудно было лететь против дождя. Поднялся повыше — тут был уже не дождь, а град — пришлось удирать от него обратно. Один из цилиндров перестал работать, но я все же поднимался со всей возможной быстротой. И через некоторое время снова услышал глубокий полный звук мотора — десять звуков, слившихся в один. Какое счастье, что теперь изобретен прибор, заглушающий гуденье двигателя и треск пропеллера! По крайней мере, мы теперь всегда слышим, когда в машине что-нибудь неладно.

Около половины десятого я был уже близок к облакам. Подо мною, сквозь дождь, виднелась широкая солсберийская равнина. С полдюжины аэропланов внизу реяли, словно ласточки, на фоне зелени. Должно быть, они удивились, зачем я в такую погоду забираюсь в тучи. Внезапно, как будто серая пелена протянулась, скрыв от меня землю, и всего меня окутало туманом, таким же темным и густым, как лондонский. Стараясь выбраться из тучи, я все поднимал передний винт, пока не раздался автоматически звонок, предостерегающей об опасности, и сам я чуть не соскользнул назад. Намокшие крылья больше, чем я ожидал, отяжелили аппарат, но все же я скоро выбрался из этой тучи в более прозрачную. Был момент, когда над головой моею, на огромной высоте, был как бы потолок, белый, ровный, а внизу такой же ровный, темный пол и посредине ничего, кроме моего моноплана. Удивительно пустынно в этих облачных пространствах… Раз только меня задела крылом по лицу какая-то птица… надо бы нам, авиаторам, научиться различать птиц по виду — ведь они теперь нам сестры…

Внизу разгуливал ветер, порою раздвигая тучи, и тогда, в просветы я видел далекую землю… Постепенно он свежел и, наконец, перешел в сильный бриз — двадцать-восемь в час по моему ветромеру. Было уже очень холодно, хотя измеритель высоты показал всего 9,000. Машина работала великолепно и мы все время поднимались. Груда туч оказалась толще, чем я предполагал, и, наконец, она расплылась золотистым туманом и, вынырнув из него, я очутился под безоблачным небом, над головой моей ярко светило солнце; вверху было только золото и лазурь; внизу — все серебрилось. В четверть одиннадцатого я достиг высоты 12,800 и все продолжал подниматься, чутко прислушиваясь к звуку мотора, не сводя глаз с часов, индикатора, рычага от резервуара с бензином и наноса, накачивающего масло. Не мудрено, что авиаторы бесстрашны. У них столько дела, что некогда подумать о себе. На высоте 15,000 фут компас перестал действовать: указывал то на юг, то на восток: и я мог руководствоваться лишь солнцем и ветром. Я надеялся, что здесь, на высоте, ветер утихнет, но он, наоборот, все крепчал. Моя машина вся дрожала и стонала. Я летел то по ветру, то против ветра — ведь я добивался не только рекорда высоты… по моему расчету джунгли приходятся как раз над нашим Уильтширом, и если я отлечу в сторону, все мои труды пропадут даром…

К полудню, когда я достиг высоты 19,000 фут, ветер до того усилился, что я ежеминутно боялся, как бы ни сломались крылья. И даже развязал на всякий случай парашют и зацепил его крючком за кольцо на моем кожаном поясе, чтоб быть готовым к худшему. В такой момент за каждую оплошность можно поплатиться жизнью. Но мой аппарат держался молодцом; он весь гудел, как струны арфы, но я оставался победителем Природы. Вот и говорите после этого о вырождении. Разве в старину люди так рисковали своею жизнью?..