Н Никандров - Проклятые зажигалки !

- Продать-то продала, но по какой цене продала, вот вопрос! - выше закинула она в ужасе лицо.

Афанасий как стоял, так и наклонился всем туловищем вперед, точно собираясь падать на Марью плашмя.

- Ус-ту-пи-ла?! - истерически взвыл он при этом с плачущей гримасой. - Тьфу на твою голову! - сплюнул он ей в ноги. - Я так и знал, что она уступит, задаром товар отдаст! На какого же чорта мы тогда с Данькой трудимся, режемся, убиваемся, лучше нам сразу головой об стенку!

Марья, точно фокусница, в секунду распоясала на себе веревку, выскочила из заскорузлого пальто, как из скорлупы, и маленькая, легкая, необычайно живая, подлетела к самому лицу Афанасия, замахала перед его очками и так и этак руками и неприятно крикливо заголосила:

- А ты, очкастый чорт, когда даешь продавать зажигалки, то смотри, какие даешь! Один человек хотел все забрать и еще заказать для отправки в деревню и цену подходящую давал, да у зажигалок ролики не крутились, ни у одной, ни у одной, хоть плачь!

- Как не крутились! - поднял плечи Афанасий, растопырил руки, насупил брови.

- А так не крутились! - победоносно подпрыгнула перед его носом Марья, стала в позу и подбоченилась.

- Это ты, сатана, не досмотрел за роликами! - оборотил тогда свое разгневанное лицо Афанасий на сына. - Помнишь, я тебе говорил, когда клепали оси: "Данька, расходи ролики, чтобы крутились! Данька, расходи ролики, чтобы хорошенько крутились!". А ты, как позаклепывал оси, так и бросил их без внимания! Вот что значит довериться дураку! Все самому надо делать, все, все на свете!

- Они крутились, - глухо произнес Данила, навалясь боком на станок и взволнованно пощипывая крупной рукой рыжеватый пушок на широком подбородке.

- Крутились? - бешено вскричал Афанасий и, как от удара, закрыл глаза и застонал в сторону: - и он еще говорит, что они крутились! О, счастье твое, что нет у меня сейчас другого помощника, другого хорошего токаря, а то бы я тебе показал, как они крутились! Ты бы у меня сейчас сам закрутился здесь, как волчок! Две зажигалки украл, три испортил, и так почти что каждый день! Вот что значит у человека собачья душа: ему не об деле думать, ему газончики на бульварчиках рисовать, отца, мать убивать! Ууу!

И отец с судорожным ржаньем заиграл перед самым лицом сына крепко сжатым кулаком, как играют перед лицом ребенка куклой. Он осторожно касался краем кулака то кончика его носа, то бровей, то губ, очевидно борясь с желанием ударить его как следует по лицу...

Данила при каждом таком касании кулака незаметно отводил лицо чуточку влево, вправо, назад, весь находясь в ожидании удара отца и уже ни на секунду не спуская глаз с его руки.

- Отец! - стоя на месте и не шевеля ни единым мускулом, только сощурясь, предостерегающе повторял он все нетерпеливее и нетерпеливее: отец!

Марья моментально врезалась между ними клином и расталкивала их, как неживых, в стороны.

- Афоня, не бей! - умоляюще произносила она и, как языком колокола, ударяла их, то одного, то другого, бедрами: - Даня, не бей!

Предвидя недоброе, из другой комнаты прибежала бледная, со слезами на глазах, Груня. Вцепившись в мужчин, обе женщины кое-как растащили их в разные стороны.

- Расходитьсь! - кричали они на мужчин, толкая их и задыхаясь. - Расходитьсь!

Мужчины, точно одеревенелые, почти не сопротивлялись усилиям женщин, и те сдвигали их с мест, как тяжелую, приросшую к полу, мебель.

И долго потом сидели отец и сын на табуретах в разных углах комнаты, утомленные, неподвижные, сонные, с беспрестанной судорожной зевотой.

- А ну-ка покажи, какие зажигалки остались, - наконец, обратился Афанасий к Марье, не глядя на нее, протянув к ней руку.

Марья ошалело метнулась в один угол комнаты, в другой, а сама испуганно припоминала, куда дела мешечек с зажигалками, потом опростала кошелку с продуктами, вынула оттуда сумочку, затянутую шнурком, распустила шнурок и подала остатки зажигалок супругу.

- А залапала как! - воскликнул Афанасий, доставая из мешечка одну за другой три зажигалки. - Придется снова глянец наводить! Наверное на базаре всем детям играться давала! Это же не игрушки, это вещи, это товар, который на рынке идет наравне с другим товаром! И его нельзя каждому-всякому в руки давать!

- А не давамши, не продашь! - стояла и неподвижно смотрела огромным косым глазом на зажигалки Марья. - Если бы на толчке были люди, а то ведь там черти! - возбуждалась она при воспоминании о толчке, и костлявое лицо ее бледнело и делалось все более худым и страшным. - Другой мужик, чтоб ему околеть, подойдет, спросит - почем, возьмет зажигалку, вертит ее в руках, взвешивает, как золотую вещь, отворачивает и заворачивает все винтики, вытрусит на ладонь пружинку, посмотрит, сколько камушка в трубку всунуто, много ли фитилька вдето, зажгет, погасит, еще зажгет, еще погасит, как все равно балуется. Смотришь и думаешь, ну, этот возьмет! И не одну возьмет, а все возьмет, в отправку, в деревню! А он, чтоб ему не своей смертью издохнуть, сует обратно мне в руку зажигалку и, даже не сказамши свою цену, потянет вот так носом, как будто ему собственный дом терять, и почти что бегом убегает. И я уже знаю, что это значит, когда человек носом так тянет: это значит, что человеку денег жаль. И такого уже ничем не остановишь, никакой ценой не вернешь. Ему хоть из пушки в спину стреляй, он ни за что не обернется, а еще больше наддает ходу! Вроде рад, что спасся.