Юрий Никитин - Империя Зла

– Ты... не... сделаешь...

– Без колебаний, – ответил я твердо. – Да, я – доктор наук, академик. Но я говорю: кровь за кровь, зуб за зуб, смерть за смерть. Весь твой род будет уничтожен, ибо сорную траву с поля долой. Все эти люди слышат меня, видишь? Да останется на мне кровь моих родных, если не смою кровью твоих детей, твоей жены и всей твоей родни!

Тишина была страшная, я чувствовал, что за машинами омоновцы перестали дышать, а весь мир застыл, и в моей власти было продлить эту тишину или взорвать ее

– Да будет проклятье моему дому, – сказал я так же твердо, – если не уничтожу твой!

Он побледнел, на лбу выступили крупные капли пота. Прошептал в страхе:

– Ты... не ... сделаешь...

– Я дал клятву, – ответил я громко. – И все ее слышали!

Бледность перешла в желтизну, там стоял уже мертвец, даже нос заострился, а глаза потухли. Пистолет медленно пошел от ее виска вниз. Я боялся, что судорожно нажмет курок, он уже почти не соображает от страха, что делает, но понимает, что стремительно наступает совсем другой мир, когда не будет долгих юридических процедур, зачитывания прав человека – как назвали, сволочи! – сложных судебных разбирательств, а осудят в два-три дня и, скорее всего, расстреляют.

И все же трусость и жалкая жажда жизни заставили его разжать пальцы. Пистолет вывалился, глухо звякнул о невозделанную землю. Хоть через два-три дня, но все же не сейчас. Хоть два-три дня в наручниках, подгоняемый пинками, в камере с парашей, но – живой...

Я подхватил набежавшую Дашеньку, справа и слева меня одновременно толкнули, словно на миг зажали между двумя бешено мчащимися трейлерами. Закованные в доспехи омоновцы прыгнули на Бережанского, повалили вниз лицом, заломили руки, одели наручники, а уже потом, вымещая подленький страх сытых мордоворотов, попинали кованными сапогами.

Когда их отодвинули, Бережанский с трудом повернул голову. Очки каким-то чудом держались на его испачканном в земле лице. Я поймал на себе его неверящий взгляд. Он просил хрипло:

– Ты... ты блефовал?

В голосе была надежда. Он предпочитал быть коварно обманутым, предпочел бы, чтобы я просто переиграл его, перехитрил, но страшился услышать правду. Но я редко вру, а без необходимости не вру вовсе.

– Я убил бы всю твою семью, – ответил я, он видел по моему лицу, что я говорю честно, – и сжег бы твой дом. А потом наплевал бы на могилы твоих родителей. А то и стер бы их с земли...

– Но ты же... ты же цивилизованный человек!

Я подтвердил с уверенностью:

– Да. Даже больше, чем ты думаешь.

– Как это?

– Старая цивилизация мертва. Мы расшвыриваем ее кривые обломки. Я росток – нового мира.

Я не сказал «культуры», сам все-таки большей частью из того, старого мира, не могу употреблять это слово всуе, когда в руке пистолет, тем более, что культурой называют и примитивные там-тамы дикарей, и грибковую плесень в пробирке...

Он простонал:

– Но... кровная месть?

Я улыбнулся ему, как акула улыбнулась бы карасю:

– А знаешь, кровная месть... в ней что-то есть.

Он прохрипел перехваченным горлом:

– Но даже в исламе... в исламе нет кровной мести!

Его подняли; двое по бокам, один держал за волосы, в еще двое тыкали ему в бока стволы автоматов, как он недавно – моей внучке.

– В русском исламе, – ответил я. – Есть. Или будет.

– Русском... – прохрипел он, – исламе?

Я объяснил, пророки становятся занудами, когда их ловят на этот крючок:

– Пока есть сунниты и шииты, а будут еще и... скажем, олегисты. Это так, по имени князя Олега. Нет, он не был, но как-то же надо назвать особую ветвь мусульманства – русский ислам? И примитивные законы предыдущего общества, за которые уцепятся... хоть гражданские, хоть моральные, у нас не действуют.

Один из десантников, веселый и жизнерадостный, дружески утешил:

– Да ты не ломай голову, дорогой! Долгого суда не будет. Тебя расстреляют либо сегодня к вечеру, либо, самое позднее, завтра утром. Зачем тебе знать про какой-то русский ислам?

Его вбросили головой вперед в заднюю дверь арестантской машины. Следом запрыгнули трое из десантуры, закрыли дверь. Я слышал, как щелкнул замок. Еще один из этих бронированных парней задвинул с этой стороны примитивный, но массивный железный засов, сел к шоферу, и машина умчалась.

В другую машину бравый Гергадзе усадил Анну с Дашенькой. С ними был рослый десантник, немолодой, с нарочито замедленными движениями и цепким взглядом. С ними сидела Стелла, все еще обнимала Анну, что-то нашептывала в ухо.