Владимир Плахотин - Браслет

Была в его характере одна черта, которая постоянно выводила меня из себя: он любил учить жить. Особенно он склонен был на это дело во время душевных катаклизмов. Тогда он приходил ко мне, садился на кухне за стол, требовал себе "хотя бы чаю" (так как чего покрепче у меня ни в жисть не водилось и он это прекрасно знал) и, никогда не допивая его до конца, начинал жаловаться на жизнь. Он говорил и говорил, какие все вокруг сволочи, как ему надоела вся эта карусель с машинами и что он всё равно будет богатым.

Мне, естественно, ничего другого не оставалось, как сесть напротив, скроить понимающую и сочувствующую физиономию и тоже попивая чаёк, кивать и поддакивать в нужных местах.

Когда же поток жалоб истощался, он принимался препарировать мою личную жизнь. Мол, я не так живу, что в люди я никогда не выбьюсь, если буду таким вот вислоухим простаком, и всё такое прочее в одном ключе.

Таким я его не любил. Но что мне оставалось делать? Вытолкать взашей? Но друзья всегда были для меня делом святым и так поступить я, конечно же, не мог. А он бессовестно пользовался этим. Короче, засиживались мы до глубокой ночи, когда уже невооружённым глазом было видно, что сил у меня оставалось ровно столько, чтобы без посторонней помощи доползти до постели. Благо, я тогда уже куковал один, а то бы покойница мать, царство ей небесное, таких затяжных визитов не потерпела. Ещё когда она жива была, он раздражал её своей бесцеремонностью. Но тогда он хоть меньше пил. А сейчас дело обстояло так, что требовалось принимать срочные меры. Периоды запоев всё учащались, грозя перейти в беспробудное пьянство. Но, скажите, чем я мог помочь, будучи простым смертным? Кроме убеждения, ничем. Уж сколько было-перебывало разговоров на эту тему! А воз-то, как говорится... Результат, правда, был, но выражался всего лишь в ложном чувстве стыда, посещавшего его, когда я имел "удовольствие" лицезреть его в свинском состоянии. Тогда следовали заверения, что это в последний раз. И я попервой наивно верил. Каждый раз в качестве доказательства необходимости пьянки он приводил с его точки зрения "убедительный" довод, что если он не будет пить вместе с клиентом, то с ним никто и дела иметь не будет. Довод, конечно, сомнительный, но в том-то и штука, что он сам верил тому, что говорил.

И вот теперь, когда в моих руках такое мощное средство, я просто обязан переломить ситуацию к лучшему. Ведь по его понятиям выходит, что пьянка в конечном итоге - средство добывания денег (надо ж до такого додуматься!). Ну а если денег у него будет столько, что он в них больше нуждаться не будет? Изменит ли это что-нибудь? Причина-то устранится. Если я, конечно, не опоздал со своими благодеяниями и пьянка будет продолжаться ради самой пьянки. Не получится ли так, что я окажу ему медвежью услугу и жизнь его превратится в нескончаемый пир на дармовые деньги?

Всё возможно. Но попытаться надо. Если ничего путного из этого не выйдет, возьмём в оборот его Ольгу: дам денег, пусть лечит...

"Дам денег"! Звучит-то как! Аж внутри сладко замирает. Нет, не от предчувствия крупных сумм. Нет. От чувства собственного могущества. А деньги что? Всего лишь средство. Рычаг.

"Дам"-то "дам", но их надо ещё раздобыть.

Я посмотрел на часы. Так. Седьмой час доходит. В это время он, обычно, уже там. В гараже своём клепает очередного "динозавра". Пташка ранняя.

Ну-с, тогда за дело? Банк грабить.

- Сезам! - тихо позвал я.

Экран послушно вспыхнул передо мной, будто того и ждал всё это время.

- Вперёд!

На меня рванулась стена комнаты, мгновенно сменилась замелькавшей чехардой из квартир соседей и через секунду мы вырвались на улицу.

Крутой ты, однако, парень, Сезам! Никак не могу приноровиться к твоей прыти. Даже струхнул маленько, когда стена сорвалась на меня... Ну да ладно, чего уж там, дело понятное: идёт процесс адаптации, приглядки, притирки друг к другу. Я тебя вычурными словесами донимаю, ты меня - скоростями. Хотя, для тебя, наверное, это не скорости с твоими-то межзвёздными скачками. Ну, это мы ещё в своё время опробуем, а пока:

- Давай повыше! Ну-ну, не спеши! - ёкнуло моё сердце, когда земля ухнула вниз, вознося меня сразу на несколько километров ввысь. - Вот так... Хорошо... Идём на этой высоте...

Видимость была великолепной. Раннее утро. Вся земля ещё в дремотной дымке. Одному мне не спится, горемычному.

Местность быстро уходила за пределы экрана. Я чуть подкорректировал полёт, направив его навстречу восходящему солнцу. Оно стало слепить меня и я напомнил Сезаму о фильтре. Он живенько устроил затмение местного масштаба, лично для меня, поместив на место светила давешнее тёмное пятно.