Андрей Николаев - Таро Бафомета

-- Сижу себе на стульчике на раскладном, - подхватил Игорь, подумав, что если Леня стал путать слова, то пора сделать небольшой перерыв, - дышу вольным воздухом Арбата, отстегиваю бандюганам или ментам положенное и в ус не дую. Могу водочки тяпнуть, могу косячок забить.

Стадии опьянения Леня Шестоперов отсчитывал по собственной шкале: слезы-обиды; язык мой - враг мой, в том смысле, что не желает выговаривать то, что хочется; трибун-обличитель; братание с народом и последняя стадия, которую еще мог воспринять сам Корсаков - синдром пролетария, или "все на баррикады".

-- Вот, видишь, ты свободен, Игорек, - с полным ртом закуски невнятно сказал Леня, - а мне там и выпить не с кем. Ходят вокруг картин со стаканами, улыбаются, зубом сверкают. "О-о, мистер Шестопиорофф!!! Как поживаете? Прекрасная выставка, пожалуй, я что-нибудь приобрету". Да бери даром, гад ты лоснящийся, только душу мою... мою, - Шестпоперов гулко стукнул себя кулаком в грудь, захлебнулся от переполнявшей обиды и, решительно схватив бутылку, разлил остатки по стаканам. - И сорвешься, а как не сорваться? Заказы стоят, сроки горят, галерейщики визжат, а мне насрать! У меня - запой! Понимаете вы, кровососы, тоска у меня по стране своей непутевой, по родным осинам и сизым рожам!

-- Этого у нас сколько хочешь, - подтвердил Корсаков.

Его тоже уже здорово повело - с утра ничего не ел, а под вечер на Арбат завалился Леня-Шест, прозванный так за длинную нескладную фигуру. К Игорю как раз клиент пристроился, портрет просил изобразить, так Леня его шуганул и утащил Корсакова к себе на квартиру. Сказал - гульнем напоследок, да и за работу пора.

Все это было знакомо - регулярно, раз в год Леня появлялся в Москве с опухшей физиономией и трясущимися руками, проклинал заграничное житье, где не то что работать, существовать русскому человеку невозможно, гулял на последние деньги, заработанные на западе и остервенело принимался писать, пропадая в мастерской дни и ночи. По мере исполнения заказов, наработки запаса картин, и появления ненавистных зеленых рублей, Леня резко менял точку зрения: жить в современной России - это медленно умирать, бездарно разбазаривая здоровье и талант. Никаких условий, никакого вдохновения, поскольку ничего святого не осталось на растерзанной, проданной и разграбленной демократами Родине. Шестоперов срывался за границу, чтобы через несколько месяцев вновь с плачем припасть к "неиссякаемому источнику хрустально-чистой русской души".

-- Ты понимаешь, что я по кругу бегу, - Леня свернул голову очередной бутылке "Гленливета", - отсюда смотришь - там идиллия, но без выпивки невозможно и в результате запой. А здесь - работа запоем, но такая тоска берет, что снова рвешься за бугор. Я болтаюсь протухшей какашкой в проруби ни утонуть, ни по течению уплыть. Вот ты четко решил: твое место здесь! И...

-- Ничего я не решил, - поморщился Игорь, - я, может, и рад бы свалить отсюда, да время ушло.

Да, время он упустил. "Русский бум" кончился, ушло время, когда иностранцы толпились возле мастерских и сквотов в Фурманном переулке, на Петровском бульваре, в Трехпрудном, хватая картины, на которых еще не просохла краска, не торгуясь отслюнявливая баксы, марки и фунты. Ушлые "мазилки" нанимали студентов Суриковского и Строгановки и "творческий" процесс не останавливался ни днем ни ночью, подобно фордовскому конвейеру. Единицы смогли подняться на этой мутной волне, уехать за границу, пробиться в элиту и стать востребованными, но большинство осело пеной на Арбате и в Битце, вылавливая туристов и втюхивая им свои поделки, написанные между двумя стаканами бормотухи или дешевой водки.

-- Штуку "зеленых" сюда перевел, а на последние деньги купил билет, продолжал бубнить Леня, - черным ходом смылся из квартиры, это чтоб привратник, сука, не увидел. Такси на Ватерлоо, "Евростар" этот, мать его поперек, скоростной. Полдороги блевал - пивом на вокзале обожрался. Два с половиной часа и в Париже. А там на Северном вокзале вышел, денег - горсть медяков. А-а, - Леня залихватски махнул рукой, сбрасывая со стола бутылку "Швепса", - хер с ним! Автостопом до Родины. Через бундес, через Польшу, "ще польска не згинела", через Белоруссию, мимо пущи, где алкоголик наш Россию продал. Дышать вольным воздухом ехал, на просторы наши необъятные, а что здесь? - вопросил Леня, трагически снизив голос почти до шепота, - где Родина-мать? Где, я тебя спрашиваю? - рявкнул он неожиданно, нависнув над столом и вперив мутные глаза в Корсакова.