Дмитрий Биленкин: Часть возможного

Дмитрий Биленкин

Часть возможного

- Его состояние?

- Делаем, что можем, - уклончиво ответил главврач.

Он с сомнением разглядывал посетителей. Кто они такие? Тот, что постарше, с сединой в висках и благодушными манерами, хорошо смотрелся бы за столиком ресторана. А вот молодой производил впечатление рашпиля таким жестким и колючим было его лицо. Похоже, не друзья и, конечно, не родственники больного, хотя оба возбуждены. Еще чемодан у левой ноги молодого посетителя, скорей даже ящик или сундук, громоздкий, почти квадратный, никто с таким в больницу не ходит. Сундук-то зачем?

- Думаю, пора объясниться, - старший посмотрел на молодого. Тот кивнул. - Разрешите представиться: профессор кибернетики Саркизов Иван Семенович. Мой друг, - легкий наклон головы в сторону, - Чикин Артур Сергеевич. Кандидат наук, литературовед. Дело у нас к вам сугубо научное и не совсем обычное.

- Так, так, - сказал главврач.

- Нам известно, что положение Илляшевского безнадежно.

- Безнадежна только смерть, - возразил главврач.

- Допустим, допустим! - округло взмахнул рукой кибернетик. - Но надежда либо есть, либо ее нет. Тон и смысл ваших слов заставляют предположить...

- Что вам нужно?

- Это не так просто объяснить, - профессор смущенно поерзал. Илляшевский - писатель, возможно, вы читали его книги.

- Нет.

- Неважно. Писатель он некрупный, но настоящий. То есть у него было свое видение мира, свой стиль, и работал он честно, причем не обольщался размерами своего дарования. Что ж, литературе необходим и скромный талант, если он уникален. Так было с Илляшевским. Это достойная жизнь, которая вплетается, может быть, малозаметной, но добротной нитью...

- Очень любопытно, - прервал его главврач. - К сожалению, мое время ограничено.

- И наше, - голос у "рашпиля", как и ожидал главврач, оказался грубый. - Но вы ошибаетесь, если думаете, что мы его тратим зря. Объясните ему напрямик, Иван Семенович!

- Терпение, немножко терпения! - адресованная главврачу улыбка содержала извинение. - Нами разработана методика, которая позволяет - как бы это получше сказать? - выделить, выявить, получить еще не созданные, но зреющие в сознании произведения искусства.

- Что?

- Я выразился, конечно, не совсем удачно, вы уж простите, - улыбка стала почти сконфуженной. - Но тонкости метода, теория, принцип - это действительно отнимет много времени, которого нет ни у вас, ни у нас и еще меньше у Илляшевского. Так ведь?

- Так, - вырвалось у главврача.

- Он без сознания?

- Да. Но я по-прежнему не понимаю...

- Сейчас, сейчас, - заторопился профессор. - Вам, очевидно, лучше, чем нам, известно, что память можно пробудить введением электродов в соответствующие участки мозга. Наш метод, как мы надеемся, даст неизмеримо больше. У человека, который живет творчеством, возникают стойкие образы будущих произведений. Мы уверены, что нам удастся их выделить из подсознания и...

- Вы хотите, чтобы я сделал трепанацию черепа умирающему?! Вы с ума сошли!

- Нет, нет, вы не так нас поняли! Никакой трепанации! Вы же снимаете энцефалограмму?

- Конечно.

- Вот! Наш аппарат столь же безвреден. Надо лишь наложить датчики, этого достаточно. Согласитесь, что датчики не могут повредить Илляшевскому.

- Которому все равно нечего терять, - рубанул Чикин.

Первым желанием главврача после этих слов было выгнать обоих. Возмутила его не техника эксперимента, даже не его содержание, которое он представлял еще смутно. Дело было в самом факте опыта на умирающем. Вот именно: опыт на умирающем!

Он стиснул пальцы так, что они побелели.

- Никто не имеет права, - проговорил он размеренно, - ставить какой-либо эксперимент на человеке без его на то согласия.

- Согласие есть, - тихо сказал профессор. - Вот, - он положил на стол бумагу. Главврач уставился на нее. - Илляшевский знал о наших работах. Знал и доверял. Документ зафиксирован нотариусом, можете убедиться.

- Не надо, - сказал главврач, отодвигая бумагу. - Есть еще долг врача.

- У нас имеются официальные отношения наших институтов! - кибернетик поспешно извлек их.

- Уберите! Может, я отстал и чего-то не понимаю, но я тут хозяин, и мне ваша затея не нравится.

- Научное значение эксперимента...

- Возможно. Но есть еще этика и мораль.

Кибернетик отчаянно всплеснул руками.

- Этика и мораль, говорите? - голос литературоведа ворвался, как боевая труба. - Может, еще простая человечность? Тогда ответьте, что вас обязывает бороться за жизнь человека до последней секунды? Использовать для этого все средства?