Питер Морвуд: Иван-Царевич

Но царь Александр так его отбрил, что митрополит после венчанья удалился к себе в опочивальню и пропустил великолепное зрелище, когда Катерина-царевна отбыла с нареченным в богатой колеснице литого серебра, запряженной серыми рысаками (колесница во мнении хорловского владыки была столь же сомнительна, сколь и явление жениха с его богатым выкупом).

Минуло тому полгода. Уж посеребрили окна зимние морозы, подле крепостных стен сугробы по шею намело. В зимнюю пору народ все больше по избам сидит, особливо под вечер, когда волки воют за околицей, а озорник Иван-царевич мечет с крепостных стен снежками в островерхие шлемы продрогших сторожевых.

С утра ему озорничать недосуг: наукам обучается. Три часа истории, три государственному праву, а под конец на вопросы отвечает. Тысяча и одна заповедь для царского сына!.. Нынче еле удержался, чтоб не зевнуть в лицо Дмитрию Васильевичу, главному управителю, первому министру, придворному чародею да вдобавок наставнику при наследном царевиче. Подивиться можно тому терпенью, с каким Стрельцин науку в Ивановы мозги вкладывает. Недаром говорят: капля камень долбит. Все одно и то же, одно и то же — ничего за полвека в своих знаньях обновить не удосужился. А ученик рано иль поздно усваивает его наставления из одной надежды поскорей отделаться.

Иван давно уж наизусть выучил, Как Надлежит Цареву Сыну Печься о Благе Государства. Вступив в Законный Брак, Должен Он Обеспечить Наследника Трону, Явив Тем Самым Отцу Наилучшее Доказательство Сыновнего Почтения, а Народу Пример Царского Величия. Слова эти Стрельцин выводил с заглавных букв (видно, текла в нем греко-византийская кровь, разбавленная мочой и ледяной водою) и повторял по три раза на день, пока не возникли у Ивана опасения, что вольготной жизни его приходит конец.

А тут еще посыльный их подтвердил: явился и пригласил царевича в тронную залу.

Тронная зала хорловского кремля отстроена и отделана была сто лет назад с явным намереньем внушить священный трепет всем сюда входящим. В пышности убранства зодчие и богомазы себя превзошли. На полу мозаика, изображающая деяния святых и героев. Искусно расписанный сценами войн и охоты сводчатый потолок подпирают колонны, облицованные мрамором да усеянные каменьями самоцветными. В зале свободно поместятся тысячи две народу, а удобство только одно (его, к слову сказать, по всей Руси в избытке) — холод. Лишь когда зала переполнена, можно тут чуток согреться, но Даже в летнюю теплынь от стен веет прохладою, а уж в зимнюю стужу зуб на зуб не попадает.

Вот и сейчас Иван-царевич, отвесив почтительный поклон, поспешил к двум печам, что по обе стороны престола. Царь Александр красовался в зимнем венце, мехом подбитом, и в длинном кумачовом кафтане с горностаевою оторочкой. Подле него притулился к печи главный управитель Стрельцин. Вид у обоих был необычайно торжественный.

— Сын мой единственный... — начал царь тоном, присущим разве что святым да многодетным родителям, — тебе скоро двадцать стукнет, а мне шестьдесят пять. Думаешь ли продолжать род наш?

Отцовская прямота застигла Ивана врасплох. Он ожидал долгих предисловий, на которые Стрельцин большой мастак, и думал за это время подготовить возражения либо оправдания — смотря как дело обернется. Но такая постановка вопроса напомнила ему грабли, забытые в густой садовой траве: он наступил на них ненароком и, ясное дело, получил по лбу. Вот так и отец с порога его огорошил.

— Так ведь... — пролепетал Иван и умолк, не имея иных доводов.

— Так я и думал, — удрученно покачал головой царь. — Все на том же месте. Вот и давай детям волю! Что ж теперь, прикажешь сватовством заниматься? Коль надо, займусь.

Царь исподлобья глянул на первого министра. В голубых глазах мелькнула усмешка и тут же спряталась в бороду, как лиса в нору.

— Дмитрий Василич меня уверяет, что, мол, никому из великих князей в ум не придет посягнуть на царство наше захудалое.

Иван кивнул.

— Правда, в последнее время кой-что переменилось.

— Князь Юрий! — выдохнул царевич. Отец хлопнул в ладоши.

— Славно, славно! И тебя хвалю, Дмитрий Васильевич! Все же что-то из мудрых твоих речей в его памяти застряло.

Иван скривился, что лишь при очень большом желании можно было принять за улыбку. Он не мог без отвращения вспоминать о «мудрых речах» Стрельцина и уже подумывал вдолбить себе в голову всю науку с помощью невинной ворожбы. Да главный управитель, он же придворный чародей, отсоветовал. Чары, говорит, частица памяти, и ежели с их помощью что-то запоминать, такая путаница в голове образуется, что сотни книг перероешь, покуда вспомнишь, какой нынче день. Иван подумал, что в этом чары водке подобны, однако почел за лучшее промолчать: ежели Стрельцин чем и славился в Хорлове, так не чувством юмора.