Чарльз Ю - Как выжить в НФ-вселенной

— Получается, — говорит он.

— Пока вроде все держится, — говорю я.

Мы боялись, что при ускорении конструкция может войти в резонанс и попросту разлетится на куски, а нас выбросит неизвестно во что, в куда и в когда. Но пока вибрация небольшая.

Я помню, что эксперимент мы проводили при открытых воротах гаража, так что МВ-31 можно припарковать снаружи, за баскетбольным щитом и мусорными баками — оттуда все будет видно.

— Только представь, — говорит отец, — что было бы, если бы мы могли остановиться.

Остановиться в любой точке времени — какой захочешь. Вот прямо сейчас удержаться в этом подпространстве-надвремени, соскочить, не двигаться никуда. И? Что дальше-то?

Ну, можем мы уцепиться за какой-то момент и изменить свою жизнь. Что-то в ней исправить, что-то сделать лучше. Но что? И как? Что такого можно в ней переделать? Получается, что к привычным жизненным решениям — что делать дальше, что сперва, что потом, и так каждый, самый малейший шаг — добавятся еще новые: что сделать вчера, что предпринять в прошлом году, да еще и как все это увязать между собой.

Мы были там — между минутами, между мгновениями. Мы сидели в этом своем сундуке, не понимая, где мы и когда мы, осознавая только, что мы где-то посредине, в межпространстве, в межвремени, в каком-то промежутке двух моментов, где-то, где нет и не может быть никого, кроме нас двоих.

Мы находились там неопределенно и неопределимо долго, пытаясь осмыслить свою ошибку, изумляясь тому, как наивны мы были, поражаясь сделанному нами открытию: для перемещения во времени тоже нужно время. Отец, вне себя от возбуждения, с такой силой забарабанил кулаками в хлипкую дверцу нашего кое-как сляпанного аппарата, что тот не рассыпался только чудом. «Ну разумеется, — восклицал он, — и как только это не пришло нам в голову? Ведь жизнь — это тоже форма путешествия во времени. Ну конечно же, оно является физическим процессом. Иначе и быть не может». О часах мы в тот, самый первый раз не подумали, зато взяли с собой блокнот, карандаши и даже четвертушку разграфленного ватмана — думали, что будем записывать все подряд: свои наблюдения, ощущения, изменения физического состояния. Но в итоге мы просто сидели, глядя друг на друга и улыбаясь. Хотя я до сих пор злился на отца и все никак не мог его простить, мои губы против воли растягивались в улыбку, когда я смотрел на его счастливое лицо. Это было необычно и даже как-то тревожно. Я вдруг понял, что никогда прежде не видел его таким — ни дома, с мамой, ни в какой-нибудь поездке на природу всей семьей. Вообще ни разу. Но сейчас мы занимались наукой. Вместе. Только мы двое в нашей маленькой коробке, в нашей лаборатории, отделенной от остального мира. Какой-то отрезок вневременного времени — может быть, тысячу мгновений, может быть, один миг, — пока мы оставались там, он был счастлив, и это счастье мы делили на двоих. Я помню, как по рукам и по шее у меня ползли мурашки от возбуждения успехом, от того, что впервые все у нас идет так, как нужно, впервые нам что-то удается.

Формально, однако, та наша первая попытка была провальной. Мы так и не приземлились по-настоящему, не смогли посадить УМВ-1 в конечном пункте нашего маршрута. Мы просто возвратились бумерангом в начальную точку, оказавшись там, откуда отправились в свое путешествие. Прыгнув сквозь пустоту, мы подобрались достаточно близко, чтобы разглядеть выпуклости и впадины, скалы и кратеры на таинственной пепельной поверхности нашей обратной стороны Луны, куда еще не ступала нога человека, но и нам в тот первый раз ступить на нее так и не удалось. Уже приближаясь к своей цели, мы внезапно поняли, что совершенно не подумали о механизме, с помощью которого машину можно было бы останавливать, у нас просто принципиально не было никакого посадочного устройства. Прежде чем нас отбросило назад, к старту, мы на миг зависли как бы в невесомости, в тревожной неопределенности, в самой верхней точке нашей параболы, совершенно остановившись — уже в свободном падении, но с нулевой скоростью. В эту паузу, в этот краткий интервал мы могли как следует разглядеть других нас, нас прошлых, нас минуту назад, еще не сделавших свой первый шаг, еще не знающих, что возможно, что невозможно, а что может быть только так и никак иначе. Оттуда мы увидели то, что было очевидно всем прочим, то, что увидел бы каждый — отца и сына, невинных и наивных, глупых и напуганных. Живущих здесь и сейчас. Стоящих на пороге открытия.