Чарльз Ю - Как выжить в НФ-вселенной

(Я снова падаю, рядом летит Эд, еще чуть-чуть, и мы вмажемся прямо в крышу капсулы. Кажется, я сломал грудину. Ой. Кое-как открываю люк, вползаю внутрь. А-а-а, МИВВИ. А-а-а, Эд. Потом я вижу, что там, внутри. Галерея памяти. Ряд коробок вдоль бесконечного коридора без потолка и только с одной стеной, и в каждой — движущаяся диорама. Линия «отец-сын», вот что это такое. Сосредоточиваешься на какой-то одной точке, и перед тобой возникает четкая картина воспоминания. Просто смотришь на все сразу — она расплывается буйством красок, эмоций, звуков, запахов. Тихонько приближаемся под строго необходимым углом, и я ныряю в линию, приземляясь прямо посреди воспоминания.)

— Мы в твоем детстве, — говорит МИВВИ.

Эд чует что-то еще, он поднимает голову и принюхивается.

— Зачем парень из челнока высадил меня здесь? — спрашиваю я.

Вид снаружи капсулы чем-то напоминает внутреннее пространство огромного, неосвещенного океанариума. Повсюду, насколько хватает глаз, стоят резервуары с экспонатами, только вместо живых ископаемых — акул — и светящихся медуз внутри разные экземпляры меня. Вот я в девять лет, вот в четырнадцать. Как будто бродишь по своему персональному музею после закрытия. Вот одно воспоминание, знакомое до неловкого поджимания пальцев на ногах.

— Чем ты таким… — До МИВВИ сперва не доходит, потом: — А, поняла.

Это был тот волшебный, пропитанный горячим потом день, когда я откопал стопку старых отцовских «Пентхаусов» и лихорадочно впитывал в себя их содержимое, пытаясь навечно запечатлеть в памяти каждую фотографию, каждую позу, не потерять ни капли сокровища, упавшего на меня с неба. Особенно меня увлек, по-видимому, номер за июль восемьдесят восьмого.

— Кажется, теперь я знаю тебя лучше, — произносит МИВВИ.

— Да заткнись ты.

Здесь все, в этом коридоре — плохие воспоминания и хорошие, унижения, происшествия и даже маленькие победы, каждая безмолвная сцена разворачивается словно под водой, видимая сквозь искажающую, преломляющую толщу прошедших лет, то совсем мутную, едва просвечивающую, то более или менее прозрачную, но никогда не дающую полной и четкой картины — только проблески эмоций, следы впечатлений, очертания образов, возникающие из темной глубины времени.

Вот мы — отец и я — в нашем гараже. И мы — я и МИВВИ — тоже здесь, в том же гараже, стоим, невидимые для них, отделенные полупрозрачной витриной из памятеупорного материала, которая тянется вдоль этих аквариумов с моим прошлым. Я вижу их обоих, своего отца и себя подростка, как будто они прямо передо мной, и они как будто смотрят на меня в ответ — именно не сквозь меня, не туда, где я нахожусь, а на меня самого. Погруженные в мечты о путешествиях во времени, они смотрят прямо в свое будущее. А что, если так и было на самом деле? Я помню, как во время наших занятий в гараже взгляд отца иногда вдруг надолго задерживался на какой-то точке в пространстве, словно он видел то грядущее, что ждало нас, нашу семью — то есть меня. Может быть, он черпал свое вдохновение из того, что ему открывалось, хоть и не понимал, что перед ним? Может быть, когда его осеняло, это был просто отклик на нечто необъяснимое, увиденное им в будущем? Может быть, неосознанное знание приходило к нему через созерцание размытых очертаний моей МВ-31, и я сам, пытаясь вынести что-то необходимое для себя из этой галереи своего прошлого, каким-то непонятным образом связываю его с будущим и сейчас помогаю отцу получить те, словно ниоткуда взявшиеся идеи об устройстве и форме изобретения, которое ему еще только предстоит создать. Я — его сын — в какой-то степени являюсь источником вдохновения своего отца. Я то, что побуждало, подстегивало, заставляло отца (и меня самого тоже) творить. Во всяком случае, мне хочется в это верить.

Хотя, возможно, ничего такого не было — просто вот это странное чувство от того, что мы двое стоим и смотрим друг на друга.

Я замечаю, как другой я словно к чему-то принюхивается, как только что делал Эд, и понимаю вдруг, чем был тот запах, который я ощущал временами, запах, всегда ассоциировавшийся у меня с поворотными моментами в моей жизни, с приближением чего-то плохого, очередной неудачи, очередной упущенной возможности. Я привык считать, что так — оглушительно и резко, будто тебе заехали по носу кулаком — пахнет провал сам по себе, что это какая-то биохимическая реакция организма на адреналиновую эйфорию, сменяющуюся разочарованием и что так вселенная указывает нам с отцом, снова и снова, на всю противоестественность нашего изобретения.