Альфред Ван Вогт - Зверь

Длилось это очень долго. У него не было другой цели, кроме одной — оставаться там, где он находился; он не помнил ничего другого, у него не было даже намека на желание двигаться. Он лежал и смотрел в потолок, выкрашенный в голубой цвет. Потолок не был самым ярким объектом в его вселенной, поэтому спустя какое-то время его взгляд упал на окно, сквозь которое лился поразивший его свет.

Словно ребенок, привлеченный блестящей игрушкой, он поднял руку и протянул ее к окну. Рука встретила пустоту. Внезапно это потеряло значение, его внимание переключилось на собственную руку. Он понял, что она — часть его самого. В то мгновение, когда он оставил свою инстинктивную попытку дотянуться до окна, мышцы, которые удерживали руку на весу, начали расслабляться. Рука упала на одеяло. И благодаря тому, что его глаза проследили ее неуклюжее падение, он впервые обратил внимание на свою постель. Он все еще продолжал осматриваться, приняв полусидячее положение, когда его внимание переключилось на звук приближающихся шагов. Звук усиливался, но Пендрейк не удивился этому. Он отдавался в его ушах, такой же нормальный, как и все остальное. Разница была в том, что он внезапно мысленно как бы разделился на две части. Одна часть осталась в постели. Другая будто взглянула на мир глазами человека, который в соседней комнате шел по направлению к двери спальни.

Пендрейк знал, что другое существо было человеком и что дверь комнаты и акт ходьбы для второй части его мозга представляли собой обычные жизненные реалии. Мозг другого человека знал не только эти вещи; и настолько быстрым и впитывающим оказался его собственный мозг, что после того, как открылась дверь, он свесил ноги с кровати и сказал:

— Не принесешь ли ты мою одежду, Петере?

Мозг Петерса воспринял его требование с полной покорностью. Он вышел из спальни, а у Пендрейка в голове появилось радующее мозг изображение Петерса, роющегося в платяном шкафу. Тот вернулся и замешкался в дверях, потому что его голову посетила новая мысль. Он посмотрел поверх груды одежды, которую держал в руках, и произнес, слегка шепелявя:

— Мой бог, Билл, ты не должен вставать. Еще полчаса назад, когда мы поймали здесь эту даму, ты был без сознания. — И заботливо добавил: — Я позову дока и принесу тебе горячего супчика. После того как ты вытащил нас из петли, мы не допустим, чтобы с тобой стряслось что-нибудь плохое. Давай ложись обратно в постель.

Пендрейк, наблюдая, как его собеседник раскладывает на стуле одежду, задумался в нерешительности. Аргументы были вроде бы правильными, но ему почему-то казалось, что они не вполне применимы к нему. Прошло еще какое-то время, но он так и не смог определить, что его смутило. Нерешительность прошла. Он сунул ноги обратно под одеяло и произнес:

— Знаешь, то, что эта женщина была схвачена прямо здесь, в этой комнате, заставляет меня задуматься, так ли уж надежно наше убежище.

Он замолчал и нахмурился. Его осенило, что он не беспокоился об этом, пока не пришел Петере. Его умственное состояние в самом начале было… каким оно было? Попытка вспомнить оживила его мысли. Его мозг возвратился к моменту обретения сознания. Было невероятно сложно представить себя таким, каким он был в первое мгновение, — с немыслящим мозгом и чистой, как лист бумаги, памятью. А потом — мгновенная абсорбция мозга Петерса, со всеми его страхами и эмоциональной ограниченностью. Что было поразительнее всего — он впитал в себя продукт работы мозга Петерса и его знания. И ничего другого. Ничего, что касалось бы его самого.

Он посмотрел на этого человека. Во время глубокого и быстрого анализа он усвоил всю память Петерса, мысленно прошелся по жизненному пути пухлого мальчика, который мечтал стать механиком. Не было никаких определенных причин, которые могли толкнуть этого человека присоединиться к толпе, которая атаковала демонстрацию женщин. Сама сцена нападения была неясной. Последовавший за ней суд представлялся Пендрейку как кошмар искореженных форм, наполненных таким ужасом, что ни одно изображение не поддавалось четкому анализу. Ужас перерос в возбужденность, окрыленную надеждой во время побега. Благодаря этому информация о том, каким образом за три дня до назначенной даты казни был осуществлен дерзкий побег приговоренных, сохранилась достаточно подробно.

“Неужели все это сделал я?” — недоверчиво подумал Пендрейк.

Прошло какое-то время, но запавшие в память Петерса факты остались неизменными. Он разобрал приемник, установленный в их камере, и, приспособив детали от других приемников, переданные из соседних камер, собрал устройство, испускающее совершенно бледный белый луч. Этот луч мог пожирать бетон и металл, оставляя на их месте пустоту. Примчавшийся на шум охранник испустил дикий вопль, когда автомат растворился прямо у него в руках, а одежда рассыпалась вокруг ног, словно осенняя листва вокруг дерева. Истерика охранника не имела под собой реальной основы: ему бледный луч не нанес никакого вреда.