Андрей Лях - В направлении Окна

Итак, в декабре Звонарь вызвал его к себе в Зиммергласс-Студио — тоннельный «еж», вырубленный в базальтах — и ткнул пальцем в карту.

— Вот примерно здесь, — сказал он. — Герсиф.

Кабинет Звонаря находился в одном из «аквариумов», и сквозь зеленое напыление на стенах было видно, как операторы колдуют за вводными пультами карлойд-схем и компьютеров. На Звонаре был все тот же лохматый свитер, но кобура с дедовским кольтом исчезла — в ознаменование отмены запрета на электронное оружие. Кажется, в комнате были еще какие-то люди, но кто именно — Холл не помнил.

— За последние две недели, — говорил Гуго, — туда прошли пять караванов, два удалось потрепать, но знаешь, как шли? В обход, вот так, через Кассерос. Это они нас уважают. Слушай, обязательно надо нам узнать, что за чертовщину они там затевают.

Холл смотрел на карту, и то, что он видел, ему совсем не нравилось.

— Подгони «Миссури» и разнеси все, что там есть.

— Подгони... Куда подогнать? Кто там что видел? Да и не с руки нам туда соваться, одноэтажное мелководье, залипнешь — ни по каким чертежам не соберут. Тигр, дружище ты мой дорогой, — теперь Звонарь заговорил почти нежно, — ты у нас авторитет, возьми самых лучших ребят, придумай что хочешь, но расскажи, что там творится.

— Опять галерным способом? — спросил Холл. — А по-моему, хватит.

— Хорошо. Не так? А как? Я не знаю. Может быть, ты знаешь?

— Знаю. Сказать?

Зависнув над картой, они с полминуты смотрели друг на друга. Спор был давний. Стратегия, которую повел Звонарь, далеко не у всех вызывала восторг. Холл указал на карту.

— Вот здесь что?

— Саскатун, старый кольцевик. Дам прикрытие.

— На сколько?

— На трое суток.

— Что мне эти твои трое суток.

Сумрачное обаяние, присущее Звонарю, не изменяло ему даже в минуты гнева; в голосе его явственно послышался рваный рык:

— Я тебе сейчас кое-что скажу. Здесь, знаешь ли, война. Они, знаешь ли, уже в Боссоме. Туда сегодня ушла Двенадцатая резервная. И я тебе людей с Марса не приведу. Так что имей уважение к нашей горькой жизни и ступай черпани герсифской водички. Чем бы она там ни пахла. За три дня.

У них тогда был четырехдвижковый «Стормер-12-Г», который за две его кабины — переднего и заднего хода — прозвали Тяни-Толкаем. Экипажа было десять человек — я помню каждого, подумал Холл. Нет. Как звали штурмана? Штурмана не помню. Он был невысокого роста, кажется, откуда-то с юга, его им дали только на это задание.

А водил Тяни-Толкая Ги Сахена, темный и высохший как щепка, бывший трассовый гонщик, бывший чемпион, ему перевалило за шестьдесят, худобой и шапкой седых волос он походил на Кромвеля и сознательно это подчеркивал, хотя вслух никогда не говорил. Еще он носил зеркальные стрекозиные очки, пальцы у него были длинные, нервные, и второго такого механика не было, наверное, на всем Юго-Западном фронте.

Кантор служил в непонятной должности адъютанта, именуемой «подносящий-заряжающий», военные доспехи красили его мало, и он довольно забавно выглядывал из кевларового шлема, словно цыпленок из только что надклюнутого яйца.

В их элитном разведывательном подразделении табель о рангах соблюдался весьма условно. Холл на Валентине стал полковником, а замещал его старший сержант Волощук — обладатель вполне гайдамацкой внешности и любитель всевозможных философствований в поучение молодежи. «К чему, например, — вопрошал он, — мы обвешались этими скорчерами, когда, скажем, у лазера — прицельная дальность? Отвечаю. За каким хреном нам его прицельная дальность в этих свиных закутах? А жрет он сколько? То-то. А из этой батарейки я его прижгу за милую душу».

Еще у Холла было двое питомцев Звонаря. За свою полную невероятных передряг жизнь Гуго завел дружбу с громадным числом самых фантастических личностей, и значительную их часть ухитрился доставить на Валентину. Среди них попадались немые, хромые, горбатые, какие угодно, и национальность их, как правило, была загадкой; историю каждого Звонарь помнил до мелочей, и практически каждый был ему благодарен за какой-то случай; все верили Звонарю, как оракулу, и все — сколько ни встречал их Холл — неизменно хранили молчание о своем прошлом.

Одного из холловской пары звали Георгий — мастер ножа, человек кошачьей гибкости и грации, до бровей заросший совершенно железной бородой. Кто он, откуда, сколько ему лет — Холл так никогда и не узнал. У второго не было даже имени: он называл себя Сто Первый — это заменяло все. Сто Первый был наделен удивительным даром — он говорил на всех известных и неизвестных мировых языках, но фразы складывал вопреки всяким законам, вернее, по законам, ведомым ему одному, составляя слова на первый взгляд без связи и часто против смысла, однако, сколь ни странно, все его при этом прекрасно понимали, и Холл подчас находил в его абракадабре почти поэтическую глубину. Возможно, Сто Первый был непонятым людьми лингвистическим гением.