Шарон Ли - План Б

Стена, на которую он смотрел поверх омнихоры, целиком состояла из зеркал.

Вал Кон вздохнул, вспомнив отвращение, отразившееся накануне вечером на нескольких лицах, — и это несмотря на то что к гостю положено относиться вежливо! Возможно, ему следовало принять намек тель-Вости и убрать шрам.

Однако шрам был оставлен с определенной целью: он мог задать автоврачу программу стереть этот шрам в любой момент полета от Вандара. Он счел нужным его оставить, как постоянное и порой болезненное напоминание о том, во что обходится глупость.

«Это не больше, чем вы запросили, молодой сэр». В его сознании прозвучал сухой укор дяди Эр Тома, и он слабо улыбнулся, соглашаясь с ним.

Было бы совсем другое дело, решил он, машинально настраивая мощность звука и частоты, если бы рана не зажила или если бы спутница жизни возражала против уродства. Но рана зажила без осложнений, как он и сказал тель-Вости, а Мири не возражала.

«Нет необходимости, — проинструктировал его из воспоминаний дядя Эр Том, — заботиться о спокойствии не-родни. Клан Корвал руководствуется своими необходимостями. Пусть другие сами думают о своем меланти».

— Да, дядя, — прошептал он и, положив руки на клавиатуру, тихо сыграл спокойную и логичную музыкальную тему своего дяди, много лет назад сочиненную мальчиком Вал Коном.

Его слух уловил в этой теме возможность развития, и он заиграл почти бессознательно, не мешая пальцам находить повороты мелодии.

«Пусть другие сами думают о своем меланти». Это был старый урок — один из самых первых. Человек сосредоточивает свои заботы рядом: на клане, на слугах, на родне…

Пальцы Вал Кона споткнулись на полуфразе.

Шан будет здесь — скоро.

Шан — его чалекет, брат его сердца. Шану шрам может быть неприятен. По правде говоря, Шану могут быть неприятны и многие другие вещи — эти вещи расстроят человека, который помогал расти зеленоглазому приемышу. Они обязательно расстроят Целителя, способного увидеть, что сейчас творится в душе этого приемыша.

Департамент Внутренних Дел… Департамент Внутренних Дел нанес немалый ущерб, отрезал воспоминания, украл дом, любовь, музыку, мать…

«Наша мать, — сказал голос Шана из давно ушедших лет. — Твоя мать умерла, но я могу поделиться своей, хорошо?»

Наша мать… Энн Дэвис: каштановые волосы, веселые темные глаза, ловкие руки, пахнущие кожей переплетов и цветами, широкобедрая и пышногрудая, как большинство землянок. Полная смеха и огня, у которой более чем хватало любви на всех детей дома: на троих собственных и ребенка чалекета ее мужа. Она научила его играть на омнихоре, учила алфавиту — земному и торговому, утирала слезы, утешала в детских обидах и юношеских бедах, щедро раздавала наказания и поцелуи, радовалась с ним, когда его приняли в Академию Разведки…

А Департамент Внутренних Дел ее украл.

«Моя родственница»… Он вспомнил, как звучал его голос, когда он упомянул ее Мири — Мири, которую он чуть было не потерял, боги! — настороженную и недоверчивую Мири, и у нее были для этого все основания. «Моя родственница»! Он упомянул о ней без всякого чувства, даже не вспомнив, как сейчас, большие теплые руки, которые ложились на его кисти, ставя маленькие пальцы на клавиши.

Его правая рука сыграла основную гамму, а левая поменяла регистры. А потом обе руки замерли над клавиатурой — и одновременно опустились, уверенно и решительно заиграв «Токкату».

Как и все великие музыкальные произведения, она разрешала многое, давала бесконечные возможности для вариаций. И одной из ее величайших радостей были уроки, которые можно было получить от собственных пальцев. Но их мать любила «Токкату», и ради нее самой, и сейчас он играл ее именно так, как сыграл ее для Шана. И в это время его воспоминания, которые намеренно изменили его враги, подавив, искорежив и сделав странными и даже отталкивающими, вырвались на свободу, выровнялись и тронули его сердце, так что он закрыл глаза и отдался музыке и воспоминаниям и даже не заметил, что плачет.

Музыка подошла к естественному концу — как то бывает свойственно музыке, — и его пальцы замерли на клавишах. Спустя секунду он заметил, что теперь он в музыкальном салоне не один. Он открыл глаза.

— Привет! — сказала Мири, устроившаяся на высоком табурете для слушателей. Сегодня она заплела волосы: в зеркале он увидел длинную медную косу, сверкающую у нее за спиной. На ней была рубашка теплого желтого цвета и мягкие брюки цвета любимого вина Шана: подобающий наряд для долгой встречи с историком клана. Она подалась вперед, пристально вглядываясь в его лицо. — Ты в порядке?