Шарон Ли - Дерзаю

— Лорд Мерлин! — позвала она, выходя из комнаты.

Кот встряхнул лапкой, спрыгнул на пол и последовал за ней.

Он едва успел закрыть глаза, когда его посетил боевой сон: как всегда ужасный. Он вырвал его из дремоты, как это делал каждый его третий или четвертый сон. Лина, корабельная Целительница, уверяла его, что со временем воспоминания поблекнут и оставят его в покое. Однако до той поры Рен Зелу приходилось придумывать собственные способы справляться с демоном, вырывая у него возможность отдохнуть.

Когда освещение в комнате стало ярким, он взял с полки у кровати переплетенный томик земной поэзии.

В книге были собраны лирические стихотворения, посвященные чувственным наслаждениям. Это был подарок Селейны Гаддер, с которой он в позапрошлый торговый рейс заключил союз удовольствия. Он улыбнулся, с теплотой вспоминая ее, и, открыв книгу наугад, вскоре погрузился в богатый образный язык.

В конце концов его убаюкали образы — одновременно и непонятные, и успокаивающие, — и он поймал себя на том, что клюет носом. Взмахнув рукой, он погасил в каюте свет.

Он немедленно погрузился в сон — и его рукав сразу же сжали чьи-то пальцы. Он не мог точно сказать, кто именно его держит, но и прикосновение, и голос показались ему… знакомыми. И нескрываемое смятение коренилось в том же ужасающем происшествии, которое преследовало и его собственные сны.

— Спокойствие, спокойствие, — утешил он ее, потому что она была из членов экипажа: она ведь должна была быть членом экипажа, правда, чтобы иметь это воспоминание? И его долг первого помощника требовал, чтобы он ее успокоил. — Спокойствие, — повторил он в третий раз, когда она настоятельно толкнула сон вперед, отчаянно выкрикивая предупреждение о приближающейся катастрофе.

Это на секунду его озадачило, но потом он понял: она все еще испытывает муки кошмара, где прошлое и настоящее слились воедино.

— Это уже позади нас, — сказал он ей в дружеской модальности. — Мы в безопасности. Сражение закончилось. Война подходит к концу. Все хорошо. — Вытянув руку, он прикоснулся к ее плечу — легко, по-товарищески. — Спи, тебе не о чем тревожиться.

И мягким толчком он ее отстранил.

В этот момент Рен Зел наполовину проснулся, вздохнул и погрузился в забытье без снов, уронив книгу из руки на пол. Через несколько часов он еще раз приблизился к бодрствованию — настолько, что почувствовал, как его грудь теребят кошачьи лапки. Он сонно поднял руку и погладил животное, ощутив под ладонью мягкую бархатную шкурку и вибрацию мурлыканья. И тут его глаза изумленно распахнулись.

— Кошка?

Звук его голоса заставил зажечься свет. У него на груди кошки не оказалось, и с пола или подставки для комма на него не смотрели укоризненные кошачьи глаза. Однако к ткани одеяла прилип длинный белый кошачий усик. Рен Зел бережно его освободил, несколько секунд взирал на него — а потом отбросил одеяло и решительно встал с постели.

Под койкой кошки не оказалось. В освежителе — тоже. Кабина поистине была бескошачьей. Как и следовало.

И все же…

Он поднес волосок к свету, восхищаясь его длиной и упругостью, а потом повернулся к тумбочке. Немного порывшись в вещах, он извлек узкую стеклянную пробирку-анализатор — еще одно напоминание о Селейне — с герметичной пробкой. Волосок легко скользнул в пробирку. Он аккуратно ее закупорил и огорченно посмотрел на часы.

До начала вахты оставалось два часа — слишком мало, чтобы в третий раз попытаться приманить к себе сон. Ну что ж, душ и раннее начало дня — философски решил он, направляясь к освежителю.

Он принимал душ дольше обычного, два раза включив холодный игольчатый режим, но когда он оттуда вышел, кошачий усик по-прежнему оставался в пробирке.

Песня была повсюду: она заполняла комнату, планету, бесконечную чашу пространства… Будучи одновременно единой нотой и стоя в стороне от песни, Шан рассматривал смелый, невероятный и исключительно правильный узор, который был Вал Коном йос-Фелиумом.

Во время Исцеления им встретились другие останки вторжения, которое было ответственно за внедрение программы вычислений. Когда это случалось, Шан включал свою волю и заставлял чужака подчиниться большому узору брата. Теперь, когда песня отдыхала сама на себе, он осматривал свою работу, проверял ее узлы и соединения, любовался ярким светом интеграции — и был удовлетворен.

Затем он переместил фокус своего внимания на дугу живой силы, которая бесконечными волнами радуги текла из охраняемого центра узора, где Вал Кон хранил свою душу, и убедился в том, что она превосходит все, что ему случалось видеть.