Андрей Пинаев: Болото

Его отец был «большим» человеком — один из двадцати помощников мэра города. Женька был уверен, что не прошел возрастание исключительно из-за ошибки оборудования, неправильного модификационного вируса… В общем, из-за чего угодно, только не из-за него, Женьки. Противный, надо сказать, был человек.

Драку начала Саша. Впрочем, никто ее за это не винил — за те три дня, что мы провели в концентраторе, Женька всех успел достать. Как обычно, он лежал на кровати и рассуждал вслух, что сделает его отец с теми, кто его, Женьку, запихнул в эту дыру к этим неполноценным придуркам, что он им поотрывает и за что подвесит. Мы его не слушали — привыкли. И тут подала голос Саша.

Можете не верить, но в первый день я ее даже не заметил. Саша была из той породы девочек, которых называют «мышки». Невысокая и худенькая, недлинные светлые волосы, серые глаза. Не красивая и не страшная, так… глазу не за что зацепиться. Она сказала:

— Заткнись, ублюдок.

Сказать, что этого никто не ждал — все равно, что ничего не сказать. Палата замерла в недоумении.

Мне показалось, что Женька обрадовался. Вся злоба, которую он старательно взращивал эти несколько дней, нашла выход. Он подскочил к Саше и сильно ударил ее в живот. Не издав ни звука, Саша сложилась пополам и упала на пол.

Первым на Женьку кинулся Толик, затем я. Вдвоем мы свалили его и прижали к полу. Женька обмяк, и через секунду нас растащили…

День спустя маленький пассажирский бот несся над бескрайними болотами. Странно, но мне совсем не было страшно. Закроешь глаза — и кажется, что летишь в детский летний лагерь. Наши охранники сойдут за вожатых, они, похоже, относятся к нам с сочувствием.

Мягко, как перышко, бот приземлился на асфальтированную площадку. Из тумана начали вырисовываться фигуры, вскоре нас окружила толпа. Совсем не чувствовалось атмосферы тюрьмы, люди улыбались друг другу, пожимали руки. Если бы не Болото, жить было бы не так уж плохо…

За туманом плыли неясные тени. Я присел на сухую кочку, положил на колени огнемет и вытащил сигареты. Пощелкал зажигалкой, но огня не добыл. Воровато оглянувшись, я прикурил от запальника огнемета (что, разумеется, строжайше запрещалось).

Просто удивительно, как быстро обрастаешь дурными привычками. Впрочем, обстановка этому немало способствует — попробуй-ка найти на земле более дерьмовое место.

В первый день, когда мы прибыли, начальник Лагеря, мужчина лет сорока, румяный и с густыми усами, собрал нас в актовом зале и провел инструктаж. Его первыми словами были:

— Это — не тюрьма.

Наш начальник не солгал. Этот лагерь, скорее, представлял собой колонию поселенцев. Ну, а что до двух вышек с пулеметами, так охранники скорее защищали нас, чем сторожили: Болото было весьма недружелюбным местом.

Стоило мне вспомнить про вышки, как раздался сухой пулеметный треск, приглушенный туманом. Я вздрогнул и обернулся.

Наша ячейка состояла из пяти человек. Толик, Мишка, Игорь, я да Саша. Не знаю, почему ее определили в сталкерскую ячейку. По-моему, ей куда больше подошла бы тихая работа в Лагере.

Сейчас мы сидели спинами друг к другу, чтоб не прозевать приближение опасности. Мишка, флегматичный татарин, вытащил рацию.

— Э, дядька Петро, чего стреляешь?

Несколько секунд спустя Петро ответил. Из его экспрессивной и обильно приправленной матерщиной речи мы поняли, что пара крыс сумела проникнуть в Лагерь и навела там шороху, так что ужин сегодня запоздает — маленький крысенок прыгнул в котел с супом.

— Ты, дядька Петро, не стреляй сейчас, мы возвращаемся.

Мишка включил громкую связь, и некоторое время мы слушали мнение дядьки Петро о том, как некоторые молокососы не к месту и не вовремя учат взрослых людей, но это в общем-то понятно, учитывая кем были их мама, папа, бабушки, дедушки, а также полученные ими же родовые травмы.

Тут мы не выдержали и заржали на все Болото. Дядька Петро был высокий, жилистый, тощий как жердь мужик со словно бы всегда удивленным лицом и печально висящими усами. Слушать его пламенные речи было настоящим эстетическим удовольствием.

Отсмеявшись, мы вскинули рюкзаки на плечи и пошли к Лагерю. Сквозь плотный серый туман было мало что видно, и только установленные кем-то до нас сияющие маячки на шестах хоть как-то выручали. Мы прошли мимо наполовину ушедшего в трясину пятиэтажного дома, давно разграбленного нашими предшественниками. Сквозь туман он выглядел двухмерным, словно был нарисован мягким карандашом на грязно-серой бумаге.