Кирилл Бенедиктов - Блокада. Книга 2. Тень Зигфрида

— Ты сильно рисковал, Рольф, — сказал Хаген, когда трое коммандос отошли на порядочное расстояние от маяка. — Зачем ты полез в эту историю с проворовавшимся русским интендантом?

Белобрысый Рольф жестко усмехнулся.

— Если бы там появились люди из комендатуры, у нас могли бы возникнуть проблемы. Военная полиция одинакова повсюду. Это для нашего юного капитана бумажка с подписью контр-адмирала означает, что нужно заткнуться и взять под козырек. А для какого-нибудь дуболома из комендатуры это только повод задержать подозрительных лиц до полного выяснения обстоятельств.

— Русскому интенданту повезло, — проговорил флегматичный Бруно, которого лейтенант Савенко знал под именем сержанта Круминьша. — Бумага с его признанием осталась у капитана. Теперь никто никогда ее не прочтет.

— Да, — согласился Рольф, — мы спасли его от трибунала. И он будет продолжать воровать муку у голодных жителей Ленинграда.

— Приятно делать маленькие добрые дела, — хмыкнул Хаген.

Основной специальностью Бруно были подрывные работы. Бомба с часовым механизмом, которую он установил в трюме «Стремительного», взорвалась, когда катер был на середине пути до Новой Ладоги. Тральщик, на борту которого находились шестьдесят пять эвакуированных из Ленинграда детей и подростков, раскололся надвое и быстро затонул. Может быть, кому-то и удалось бы спастись — вода была довольно теплой, а на поверхности плавало несколько спасательных кругов — но тут с севера налетели «Юнкерсы» и, истошно визжа сиренами, прицельно отбомбились по месту крушения катера. Лейтенанта Савенко прошило пулеметной очередью, когда он пытался затащить на оторванную взрывом крышку якорного ящика маленькую светловолосую девочку. Бортстрелок «Юнкерса» убедился, что пули нашли цель, обернулся к пилоту и поднял вверх большой палец.

Гумилев, стараясь не шуметь, поднялся с кровати (пружины все-таки предательски скрипнули), натянул брюки и рубашку и на цыпочках вышел из комнаты. От реки поднимался туман, нависшие над водой ивы, полускрытые белесой дымкой, напоминали фантастических марсиан из романа Уэллса. Лев попрыгал немного на террасе, разводя руки в стороны и приседая, потом, решив, что достаточно согрелся, побежал по размокшей после вчерашнего дождя тропинке вниз к реке.

Сбросил одежду на влажный от росы куст, пробарабанил пятками по мосткам и, вытянув вперед руки, прыгнул в воду. Вода была холодной, но не слишком. Гумилев нырнул, коснулся пальцами илистого дна, перевернулся, оттолкнулся ногами и всплыл на поверхность. Кролем доплыл до противоположного берега, вернулся обратно, вылез на мостки и затряс головой, вытряхивая воду из ушей.

Какое все-таки восхитительное чувство — свобода!

Шесть лет из своих тридцати Гумилев провел в лагерях и тюрьмах. Он научился ценить личную свободу, какими бы узкими ни были ее рамки. Можно и в остроге чувствовать себя, как на воле, даже если вся твоя воля — это жесткая шконка и шесть часов, отведенных на сон. Главное, чтобы ум оставался свободным, и чтобы никто не мог заставить тебя думать на чужой лад.

Сейчас Лев чувствовал себя сказочно свободным. Он мог купаться, мог гулять, мог в любое время прилечь на кровать с книгой, не боясь окрика вертухая. Правда, теперь десять часов в день отнимала учеба, но и оставшихся четырнадцати было более чем достаточно. Спал Лев немного, будто организм, как следует отдохнув за первую «курортную» неделю, не желал разбазаривать время на сон. Тело требовало физических нагрузок, и он много плавал, крутил «солнце» на турнике, до седьмого пота отжимался на брусьях, боксировал в спортзале с Теркиным. По пятницам ходили в баню, где Василий, оказавшийся большим любителем парилки, устраивал праздник души и тела — с травяными настоями, замоченными в брусничной воде вениками, и ледяным, ломящим зубы квасом, добываемым у повара.

А еще были занятия. Каждый день, не исключая воскресенья, когда тренировались шесть часов против обычных десяти. Радиодело, шифрование, стрельбы из пистолетов и автоматов, рукопашный бой. Инструктором по рукопашному бою был похожий на медведя прапорщик — на вид ему было хорошо за сорок, но дело свое он знал крепко. Во всяком случае, Шибанов, не без оснований считавший себя опытным бойцом, проигрывал ему девять схваток из десяти.

Почему Шибанов оказался на базе, Гумилев так и не узнал. Похоже, это оставалось загадкой даже для самого капитана. К пребыванию в «Синице» он относился как к командировке — непозволительно долгой и весьма комфортной, но все-таки командировке.