Х Оливер - Энерган-22

- Сразу после Кампо Верде, - рассказал Агвилла, - отец занялся химией. До той поры он был простым крестьянином, выращивал кукурузу, одно время работал мотористом на нефтяных промыслах. Вообразите, сеньор Искров, в тридцать лет засесть за учебники! Без единого цента в кармане отец отправился в Штаты и поступил в Институт Эдисона. Я поехал с ним. По ночам он работал в одной из лабораторий "Тексико-нефть", а днем учился. Из последних сил. Жили мы в крохотной каморке на окраине Далласа, стряпали на плитке, чаще всего гороховую похлебку. До сих пор не выношу ее запаха! Я тоже хотел работать, чтобы помочь отцу, но он не позволил. Единственное, что от меня требовалось, - отличные оценки в школьном дневнике, и я как послушный сын приносил их. Хотя один я знаю, чего мне это стоило... особенно в первые годы, когда перед глазами неотступно стояли картины пережитого в Кампо Верде... Они преследовали меня во сне, голова раскалывалась от кошмаров, днем они мерещились мне в школе. Особенно тяжело было видеть, как мои одноклассники хвастались своими мамами или выходили с ними на прогулку... Кампо Верде! Опять это Зеленое поле!

- Годам к шестнадцати я немного успокоился, - продолжал Агвилла. - К тому времени отец стал дипломированным химиком и возглавил одну из лабораторий "Альбатроса".

- А где был Алехандро?

- Он оставался на попечении Педро Коломбо. Какое-то время жил здесь, в Эль Темпло, а когда подрос, уехал на Остров, где занялся языками, историей, археологией. За четыре года сумел получить два университетских диплома. Он у нас способный... Жаль только, что помимо знаний, набил себе голову политикой.

- Тебе бы тоже не помешало пожить там несколько месяцев... - ввернул Анди.

- Мое место здесь! - резко бросил Агвилла и, обращаясь ко мне, продолжал: - Пока Анди зубрил санскрит и другие древние языки, мы с отцом перебрались из Далласа в Америго-сити. Там, в лаборатории "Альбатроса", он и открыл формулу нового вещества. С той же отцовской нежностью, с какой он накануне представлял мне своих сыновей, доктор Маяпан обнял Агвиллу и взъерошил его золотистые волосы:

- Наш Белый Орел скромничает. Формулу открыл он. Я лишь провел подготовительную работу, синтезировал реагент для обогащения гремучего песка. Долгих пять лет бились мы над этим с доктором Зингером, провели свыше трех тысяч опытов. Все они записаны в дневнике...

- ...который своевременно исчез из секретного сейфа Мак-Харриса, открывавшегося шифром 77 77 22! - заключил я, осененный догадкой.

- Именно так оно и было, - подтвердил Маяпан. - Boт этот дневник. - Он вынул из-под груды бумаг несколько толстых тетрадей с выцветшими обложками. Все свое свободное время мы отдавали гремучему песку. Проводили в лаборатории субботние и воскресные дни, праздники, оставались там даже под Новый год - так были увлечены фантастической задачей. Казалось, вот-вот блеснет разгадка. Но до нее было еще далеко.

- Мак-Харрис не чинил вам препятствий?

- Эдуардо очень доверял Бруно Зингеру. К тому же он полный профан в химии. Он полагал, что мы заняты поиском новых способов синтезирования углеводородов. Как ни странно, это было не так уж далеко от истины.

- А чем в это время занимался Агвилла? - Мне хотелось узнать от него как можно больше.

- Учился на химическом факультете в Америго-сити. Но, разумеется, этого было недостаточно, и последние два курса с ним занимался сам Бруно Зингер.

- Когда же вам, наконец, удалось найти нужную формулу, доктор Маяпан "покончил с собой"!

- Совершенно верно. На берегу Рио-Анчо мы обнаружили полуразложившийся труп - должно быть, один из тех, кто пал жертвой стайфлита, он ведь очень быстро делает свое дело. Нам пришла в голову мысль одеть мертвеца в мое платье, в карман положили мои документы и сбросили тело в реку. Я как сейчас помню тот вечер. Удушливый смог проникал во все щели, все живое попряталось под крышу. В лаборатории остались мы трое: Бруно, Агвилла и я. И когда из трубки закапали первые капли долгожданного энергана, мы с Бруно не смогли удержать слез. Клянусь честью, сеньор Искров, мы плакали от радости. Агвилла устоял. Он вообще никогда не плачет. Только однажды - тогда, в Кампо Верде... А в тот вечер, в лаборатории, он не сводил глаз с пробирки, где набралось граммов десять зеленоватой жидкости, и, словно заклинание, твердил: "Берегись, Мак-Харрис, твой час пробил..."

- И, разумеется, ошибся, - вздохнул Агвилла. - Ровно на двенадцать лет. На долгих двенадцать лет... Это произошло второго августа нынешнего года.