Ольга Макарова - Б.В.Г

— …Здесь ничего нет для меня, мама, — говорил мальчишка отрешенно. — Ни любви, ни мечты, ни счастья.

— Ты обо мне подумал, хотя бы обо мне?!! — срывала голос Рон. — Если ты умрешь, я умру тоже!!!

— Мама, — не менял тона Дар. — А лучше, если рядом с тобой будет живой труп? Моя душа умирает. Я чувствую, как угасает во мне желание жить, желание стремиться к чему-то, что-то искать, что-то делать… Если я останусь жив, ты будешь каждый день видеть перед собой мертвеца, который может есть, пить, разговаривать… даже смеяться иногда… Хотя уже давно умер внутри…

— Дар!!!

…Ив почувствовал, что сейчас свихнется сам… Недавно он так пытался спорить с собственным сыном насчет его девушки-радикса… Подростки непреклонны…

— Рон, ты не переубедишь его, — сказал Ив наконец. — Его сейчас можно избить до полусмерти, а то и вовсе убить, но от своих слов малец не откажется.

— Ив, думай, что говоришь! — вновь вспыхнула Рон. — Ему четырнадцать лет! И он идет умирать!

— И я шел, когда мне было четырнадцать. И никто не голосил мне вслед, — сказал Ив сурово.

— Тогда была война! — попыталась возразить сестра.

— Сейчас — тоже… — он был непреклонен.

…Только теперь оба заметили, что Дар потихоньку вышел из комнаты. Маленькая фигурка мелькнула за окном — похоже, он направлялся к себе.

— Он пошел готовиться к бою, — сказал Ив, тяжело положив руку сестре на плечо. — Это давно уже не глупый пацан. Надо уважать его выбор.

Всхлипнув, Рон вырвалась из объятий брата и выбежала из дому…

Дар оглядел свое временное обиталище. Крохотная каморка в небольшом домике, который Дар делил еще с тремя Приморцами… Здесь, в тигрином городке, всюду торчали из земли мертвые катера и лайнеры. А заполнив, на манер межбашенных стен, пространство между ними, плотно, стена к стене, расположились каменные кубики — такие же дома, как тот, где поселили Дара. Окна, направленные внутрь городка, были большими, застекленными, и впускали в комнаты свет, а те, что смотрели наружу, напоминали бойницы — их в мирное время закладывали глиняными кирпичами и завешивали тканью, чтобы сдержать ветер…

Дар присел на кровать и подбросил топлива в маленький очаг, где слабо теплились угли. Пока пламя поднималось из тлеющих головешек, Дар огляделся… нет, в этой комнате ничего не осталось… разве что…

Он пошарил под подушкой и вынул свой блокнот, с которым не разлучался с самого начала путешествия. Некоторое время Дар задумчиво переводил взгляд с блокнота на раззадорившееся на смоляных дровишках пламя… а потом — как опомнился — подумал: «Нееет… это все… что останется после меня… В стопке этих листов — я сам, мои мысли и чувства… Да… пока их читает кто-то, я буду жить…»

Дар открыл чистую страничку и взялся за карандаш…

Маме… — вывел Дар… и новоприбывший черный ангел мягко склонился над его плечом…

Дрожание душ

Тридцати смертных тел…

Ах, мама, войны

Здесь никто не хотел…

Да, я иду к смерти,

Но вижу покой…

Мне жаль только —

Их забираю с собой…

Мне дали понять,

Что я жертва Войне,

Что счастья, любви —

Не положено мне.

Я скоро уйду

Во главе Тридцати —

Я тридцать первый…

Мама, прости…

Дар не сдержался, и из глаз брызнули слезы. Он плакал молча; болезненно вздрагивая и роняя на джинсовую куртку крупные капли соленой влаги…

…Яна собирала свои слезы… соль и горечь… Соль печали о бедном Редьяри… и горечь ненависти к Фенриру… Ее подруги — те, кто решился на такое — пели печальную песнь. Она называлась Песнью волчицы, потерявшей волчат. Девичьи голоса пели так тонко и протяжно, что порой слов было не разобрать, и тогда только мелодия разрезала мрак тесного домишки и терзала и без того израненные сердца…

— Великая Праматерь, — молилась Яна, окропляя собранными слезами деревянную фигурку Волчицы-кормилицы, — освободи моего сердечного друга, призови своего непутевого сына назад в небесный чертог…

— Верни наших парней… — отозвались другие девушки. — Верни…

…Громко стучало сердце, и в мозгу Яны бился, раздаваясь все громче и громче, истошный крик Редьяри: «Помоги!!! Помоги мне его изгнать!!!»

Рон наблюдала, как Дар выбирает смертников. Он обходил ряды добровольцев, останавливался перед каждым и о чем-то с ним говорил… Отсюда не было слышно слов, и вообще все казалось маленьким, точно кукольное представление…

Прижав к груди блокнот сына, Рон вновь почувствовала, как по щекам бегут горячие слезы… Глаза ее распухли. Казалось, всю жизнь они плакали…