Ольга Макарова - Б.В.Г

Покалеченные Войной, прекрасные колонны торчали то там, то тут из снега, впиваясь острыми зубами в небеса, где плыла белая Длань… А до городских развалин было еще далеко. На самом деле на плечах давно повисла первая усталость, но дух, растревоженный непознанным, гнал четверку вперед. Они шагали по довоенной дороге. Когда-то асфальт раскрошился и промялся под гусеницами танков, а потом в трещины забился снег, который то таял, то вновь замерзал, расширяя раны…

…Солнце поднялось высоко. Сегодня был очень яркий свет. В такие дни у тех, кто помнит Купол, слезятся глаза…

…Перегородив дорогу и разворошив по ее краям асфальт, сквозь снег пробился болезненный послевоенный лес. Через него пришлось прорываться закрыв лица капюшонами, но царапин все равно нахватались. Черные, колючие, злобные деревья… казалось, они злопамятны и мстительны… Мелкие зверюшки, похожие на сильно изменившихся крыс, шныряли меж ветвей без всякого для себя вреда, и лишь люди рвали кожу в кровь и оставляли на иглах клочки одежды…

Лён и компания выбрались на открытое место исцарапанными до жути и смутно осознали, что теперь-то уж незамеченным их поход не останется. Тем не менее, назад поворачивать было уже поздно — вот город, рукой подать… Видя по солнцу, что не успевают, перекусили на ходу…

…Здания из железа и голубого стекла возвышались над порушенным городом. Странное было стекло: оно оплавилось, открыв местами черные дыры, но не разбилось. Туда лежал путь. Александр много говорил об этих домах, много рассказывал чудес.

Дети дружно пожалели, что старика здесь нет, и долго обсуждали это. Пришли к выводу, что он бы обязательно с ними пошел, если б не был уже много лет прикован к своей кровати… Он когда-то сражался за Черный Аполлон, в самый разгар войны кланов, и в бою ему перебили позвоночник. С тех пор он перестал чувствовать свои ноги.

Александр рассказывал, что просил добить его тогда, но Приморцы, все как один, заявили ему, что он последний, кто ПОМНИТ… помнит солнце, помнит небо, свет, рай… поэтому он должен жить, чтобы не умерла надежда… и он жил. А чтобы быть полезным, учил детей, создав на Аполлоне школу…

…Лён почувствовал тревогу. Бешено заколотилось сердце. Сам того не желая, он начал подозрительно оглядываться по сторонам.

— …Ты что, Лён? — спросила Нира, увидев, что он вздрогнул и остановился.

— Там какая-то тень… — прошептал Лён. — Что-то мелькнуло между камнями.

Медленно, как во сне, все четверо достали смешные перочинные ножи, которые и оружием-то не назовешь. Но с лезвием в руке стало немного спокойней. Медленно, изо всех сил гася собственный страх, они двинулись дальше… А мысли неслись к Черному Аполлону, превыше всего желая сейчас оказаться там, на безопасном борту… дома…

— …Не подходите к стенам, — прошептал Лён. — Оно там прячется… оно схватит нас…

— Александр рассказывал о чудовищах… — шепнул Дрейк. — В них превращаются люди в мертвых городах…

…Тень мелькнула снова. А слева — еще одна. И сзади прошелестело что-то.

…Не сговариваясь, дети сбросили котомки и встали спина к спине. Что-что, а без боя сдаваться они не собирались.

Тени не особенно расстроились, что их обнаружили, — их устраивал и открытый бой. И ничто не мешало выйти из укрытий…

…Они двигались медленно, точно кто-то тащил их, этих «чудищ» из сказок Алекса…

Когда-то они были людьми. Быть может, в их глазах даже светился разум. Но сейчас в них не было ничего, кроме голода. Страшного, всеобъемлющего, вечного голода. Спутанные грязные космы, у кого седые, у кого еще нет, ниспадали чуть ли не до земли. Какое-то невероятное уродство скрючило их пальцы, а длинные крючковатые ногти было не отличить от когтей.

«Чудища» шли, поскуливая, повизгивая и порыкивая — никакого намека на человечью речь…

Лёна трясло жестокой дрожью; он с трудом сдерживался, чтобы не бросить нож и не упасть ничком на землю. С остальными творилось наверняка то же самое: он не стал оглядываться.

«Боже… — прошептал Дрейк. — Спаси…»

Настал миг — и вечная тишина взорвалась выстрелами. Нелюди попадали в снег один за другим, даже не успев понять, что умирают. Только один оказался живучим и, брызгая кровью, из последних сил полз к вожделенной добыче, не жалея себя. Последний выстрел разнес ему череп…

…Лён поднял глаза… Над трупом «чудища» стоял высокий серьезный парнишка, лишь немного старше самого Лёна. У него был взгляд воина, сосредоточенный, холодный, и Лён вдруг — сам не понял почему — почувствовал себя перед ним беззащитным малышом, даже чуть было не брякнул: «Пасибо, дяденька…» Правда, с дрожащих губ последнее слово это так и не сорвалось…