(Грушвицкий) Орловский - Бунт атомов

Молчание...

- Пятый и восьмой сообщают то же... Видят шар и машины... Расстояние полкилометра.

Еще пауза... - Третий, четвертый и девятый видят огненное облако между шестым и седьмым постами,- ближе к седьмому... По всей вероятности, он выведен из строя, шар прошел очень близко...

На доске вспыхнули первые зеленые лампочки: одна, две, три, четыре.

Козловский говорит еще что-то, но это теперь уже неважно.

Шар попал в зону наблюдения стеклянных глаз...

И только красные огни должны указать момент...

Напряжение доходит до последних пределов; нервы точно страшно натянутая, вибрирующая струна. Кажется, еще немного, и не выдержит сердце.

Секунда, другая...

Горят зеленым светом девять лампочек, кроме одной, номера седьмого,там уже принесена жертва, молчание смерти. Жуткая мысль откуда-то врывается в сознание,- слова Горяинова, сказанные когда-то в Париже, давно - месяц ли назад, тысячу ли нет... "Ваш шар разлетится на тысячу кусков, из которых каждый будет продолжать ту же работу"...

Неужели это возможно? И напрасны будут все жертвы?

И он никогда даже не узнает об этом... Через несколько секунд...

Вспыхнула красная лампочка. Дерюгин окостеневшими пальцами впился в контактный ключ...

Козловский бормотал что-то рядом...

Еще одним усилием инженер отбросил все постороннее, собрал всего себя в туго свернутую пружину... Загорелся второй красный глаз... Пальцы вздрогнули легкой судорогой... Метнулся в глаза еще один огонь. Захватило дыхание на короткое мгновение, и первая лампочка погасла. Неужели момент упущен?

Сердце колотится бурными ударами... Судьба земного шара в коротком движении слабых мускулов! Ну, что же?

Вспыхнул еще один красный огонь на боковой линии,- это хорошо,правильная засечка... Итак, три сигнала... Четвертый!

Дерюгин нажал контакт.

Впереди что-то ахнуло страшным гулом, и тяжело вздохнуло далекое поле. Взметнулся кверху гигантский ураган чернопламенной тучей, будто лопнула утроба земли и выплюнула в небо свое содержимое. Несколько коротких секунд длился дикий хаос звуков,- с севера неслось что-то невообразимое. Два человека успели взглянуть друг на друга, и в следующее мгновение обрушилось на них самое небо в вихре, огне и оглушающем грохоте.

Глава XXIV Рассказ Клейста

Еще на смутной грани между сознанием и бредом, несколько раз приходя в себя и вновь впадая в забытье, Дерюгин оставался во власти все той же картины хаоса разрушения, которая поразила его мозг в последнее мгновение. Моменты просветления тонули в общем мраке и сливались в одном и том же воспоминании. Смутно мелькали на этом фоне какие-то лица, порою странно знакомые, звучали слова, лишенные смысла, но все усилия связать разбросанные отрывки не приводили ни к чему: мысль, с болью ворочавшаяся по извилинам мозга, погружалась неизменно в полудремотную мглу. Это было невыразимо мучительно, потому что рядом с бессильными попытками росло неодолимое желание, лихорадочная жажда что-то вспомнить, собрать, решить какую-то задачу.

Первой фразой, дошедшей полностью до его сознания, были слова, сказанные по-немецки незнакомым голосом:

- Думаю, что теперь он останется жив.

- "Неужели это обо мне?" - сформировалась в ответ смутная мысль.

Дерюгин с усилием, преодолевая острую боль, открыл глаза.

Над ним склонились два как бы просвечивающих сквозь туман бледных лица; одно из них он, несомненно, где-то уже видел.

Дерюгин не успел еще связать это мимолетное впечатление, как запекшиеся губы, с трудом разжавшись, выдавили сами слабый шепот:

- Клейст, это вы?

Знакомое лицо с окладистой русой бородкой наклонилось ближе, и другой голос произнес мягко:

- Да, коллега. Только лежите спокойно и не разговаривайте.

А первый добавил:

- Выпейте-ка вот этого...

Дерюгин послушно разжал губы, и жгучая влага обожгла рот и разлилась живым теплом по телу. Легкое облако окутало мозг сонной дремой...

Когда Дерюгин после этого проснулся, вокруг уже не было прежнего тумана; предметы приняли обычные отчетливые очертания; легкий свет сквозь полуспущенные шторы ложился на лицо теплой лаской.

Голова казалась еще странно большой, будто чужой, но в ней медленно ползли уже и складывались воспоминания, образы, мысли...

Первое, что остановило на себе внимание Дерюгина, была согнувшаяся над книгой фигура Клейста, отчеркивавшего на полях что-то карандашом.

Теперь Дерюгин начал вспоминать еще неотчетливо, смутно, как сквозь завесу густого дождя, но постепенно расплывчатые черты связывались в целую картину. Он лежал некоторое время молча, с наслаждением ощущая, как в него вливается жизнь, и удивляясь равнодушию, с которым сознание воспринимало все, что недавно было важнее жизни и смерти. Он повернулся, подставляя голову свету. На это движение Клейст оторвался от книги и подошел к постели.