Александр Уралов - Data - полтора столетия будущего

Сергей Прохорович прошаркал на кухню и налил из термоса горячего пахучего чая. Невестка в своё время подсказала. Мол, чёрта ли вам, папаня, ночью у газовой плиты шарашиться, — неровён час опять, как в прошлый раз, заснёте и спалите ещё и второй чайник. Заливать с вечера чай в термос давно вошло в привычку, — и старик каждый раз вспоминал узкое лицо невестки и её тонкие поджатые губы. М-да, Галка, вот теперь и ты сама — бабушка. И ещё чуть-чуть и ты тоже будешь дряхлым призраком бродить по квартире, дожидаясь холодного, воистину старческого, рассвета.

В телевизоре шла какая-то чушь. Сергей Прохорович наткнулся, было, на какой-то фильм о войне, где кто-то обречённо носился под разрывами снарядов, убивая фашистов пачками. Однако пока старик возился с халатом, пока искал очки, оказавшиеся почему-то не на месте, пока устраивался в кресле и, кряхтя, тыкал артритным пальцем в пульт — главный герой трагически погиб и по экрану поползли титры.

— Ну, вот, — сказал Сергей Прохорович, не особо расстраиваясь. — Только было жопу пристроил…

Он взял с журнального столика альбом с фотографиями и раскрыл его. По телевизору беззвучно (спасибо волшебной кнопке MUTE!) шла реклама. Вчера вечером Антошка, заинтересовавшись, расспрашивал старика, кто есть кто на фотографиях. Сергей Прохорович вначале неохотно, а потом втянувшись, листал альбом и, временами напрягая память, рассказывал:

— Это отец мой, твой прадед. Он в гражданскую два ранения получил. Во-о-от такая вмятина в рёбрах была! В Отечественную его в железнодорожные войска взяли, а потом он уже в водители попал. Так на полуторке до сорок четвёртого года и мотался. А там уж — осколок в ключицу, контузия, переломы… до сорок шестого по госпиталям валялся.

— А брат твой? Бабуля говорила, что он где-то на Урале служил? Это как так… в войну-то?

— Алексей-то? — охотно вспоминал Сергей Прохорович. — Так его в сорок втором забрали. Попал во внутренние войска, они там зону охраняли, где начинали атомный комбинат строить. Дачу Курчатова в сорок седьмом охранял, не хухры-мухры! Есть там такая дача, где Курчатов отсыпался. Днём он на объекте или в разъездах. На дачу только спать и приезжал. Он, да министр Славский. Ну, Берия разок-другой наведался… — пускался дед в замысловатые воспоминания.

— Батя говорил, вы в войну здорово голодали, да?

— Да уж… — помрачнел Сергей Прохорович. — Это уж, не приведи Бог кому…

Вот и проснулся сегодня старый пень, полудохлая развалина Сергей Прохорович, ветеран труда и разнообразных грамот обладатель, увидев себя во сне семилетним Сергунькой, мешком осевшим прямо на заснеженную дорогу…

— Ты, прямо, как туркмен сидишь! — сипло хихикнул Малик и ловко сплюнул через дырку, оставшуюся вместо переднего зуба. — Пошли, недалеко уже. Замёрзнешь, слышь?

Встать не было сил. Сергунька хотел заплакать, но и слёз не было. Ветер ровно свистел по косогору, вздувая злые снежные смерчики — «шайтаны», как называла их бабушка Малика. Ветер резал, как нож, ветер выстуживал из-под ватника остатки тепла. Ветер был настоящим фашистом — ничуть не лучше проклятых немцев, которых били сейчас наши советские солдаты…

… и батя где-то там, с ними, на большом тяжёлом танке…

… он держит Знамя с тёплыми ослепительно жёлтыми кистями и раскалённой алой звездой…

… и Сергунька, ладно опоясанный портупеей, в хромовых начищенных сапогах встаёт на одно колено, чтобы поцеловать краешек Знамени…

… и обжигает губы!

Мотая тяжёлой головой, он стоял на четвереньках, пытаясь встать. На губах запекалось что-то солёное, отчего их щипало. Сергунька поднял руку и приложил к губам варежку.

— Ты мне губу разбил! — заныл он.

— Вставай, говорю! Как туркмен хочешь замёрзнуть? — Малик уже злился. — Взял я тебя на свою голову, гадёныш!

— Эй, долго вы там? — режущий ветер донёс слова Камиля. Камилю что — он вон какой большой, сильный. Мамка у него в магазине работает, на хлебзаводе всех знает… богатая семья… хлеба много кушают…

— Серый, опять засыпаешь?!

— Камиль, он не встаёт!!

— Ну и пусть домой идёт, доходяга! Говорил тебе — не бери!

Сергей Прохорович вздохнул и откинулся на спинку кресла. «Как туркмен сидит»… маленький заморыш, выклянчивший у Малика право пойти со старшими за мёрзлой картошкой. Её надо было выковыривать из-под земли и снега и тащить домой… где прожорливые сестрёнки уже таращили огромные синие глаза, казавшиеся странно чужими на бледных прозрачных личиках. «Гнилой-то, гнилой сколько, Малик!» «Тётя Маша, я вам по-честному, как и себе. Да вот — гляньте!» «Ох, Малик, верю-верю… храни Господь тебя и ребят ваших! Вы только с патронами не возюкайтесь, не хватало нам, матерям, чтобы ещё кому пальцы пообрывало! И не курите вы всякую гадость, не подбирайте! Так, ведь, и губы-то от сифилиса сгниют!»