Игорь Горячев - Полдень 23 век. Возвращение Тойво

«Кто еще здесь младенец…» — неприязненно подумала Рина, вынимая свою твердую мозолистую ладошку из неприятно мягких пальцев найденыша.

В неловком молчании они спустились с холма, пересекли обширный двор, поднялись по скрипучим ступенькам в столовую. Горгона считалась планетой с умеренно-агрессивной биосферой, и в отличие от Пандоры или Яйлы здесь не использовали спектролитовых куполов, энергетических барьеров и автоматических распылителей снотворного. Егерский пункт номер семнадцать окружал деревянный частокол, а некоторые строения внутри напоминали блокгауз, памятный каждому, кто в детстве зачитывался «Островом сокровищ». На фоне этой суровой архитектурной экзотики здание столовой выглядело легкомысленно-сказочным: крылечко с балясинами, крытая тесом крыша, веселенькие изразцы декоративной печи.

Рина показала гостю, где расположена умывальня, а сама принялась хлопотать. Она достала из холодильника фирменное блюдо — заливное из телятины, поколдовала с установкой субмолекулярного синтеза, сооружая крабовый салат и украинский борщ. Вспомнила, что говорилось о кофе, и решила уточнить: какой предпочитает гость? Дверь умывальни была распахнута настежь, Нильсона внутри не было. Не оказалось его и в обеденном зале. Недоумевая, Рина выглянула во двор. Увиденное поразило ее сильнее, чем все странности нежданного гостя вместе взятые.

Томас Нильсон вприпрыжку мчался к взлетно-посадочному холму. На вершине он воровато оглянулся — ни дать, ни взять нашкодивший кот — и нырнул в кабину вертолета.

— А как же кофе? — пробормотала Рина.

«Стерх» поднимался к ослепительно-синему небу Горгоны, но старший егерь-охотовед не смотрела ему вслед. Она не могла отвести глаз от большого портрета, с незапамятных времен висевшего в простенке у входа в красный уголок. Бледное лицо с выступающими скулами, немного раскосые темные глаза, резко очерченный подбородок, прямой с едва заметной горбинкой нос… и надпись на потускневшей от времени бронзовой табличке: « Томас Нильсон. Главный смотритель заповедника. Погиб при невыясненных обстоятельствах 21 июля 2165 года» .

Всю ночь с 11 на 12 я не мог заснуть. Ворочался с боку на бок, вставал, делал себе прохладный сок, подходил к окну. Потягивая мелкими глотками сок, смотрел в темно-синюю бездну на огни ночного Свердловска, простирающегося до самого горизонта, на темные вертикали тысячеэтажников, усыпанные россыпями огней и словно парящие в воздухе, на снующие между ними сияющие точки глайдеров, на мерцающие треугольники стратопланов, проплывающих по небу… Калям, имеющий обыкновение дрыхнуть у меня в ногах, тоже просыпался. Неслышно спрыгивал с постели, подходил ко мне, терся о мои ноги, а потом садился, обвив лапы пушистым хвостом, и созерцал вместе со мной ночной город.

Конечно, визит Бернара и Мари глубоко потряс меня и я волновался перед визитом в Институт Чудаков, несмотря на все свое «прогрессорское хладнокровие». Решалась моя не столько человеческая, сколько «постчеловеческая» судьба. Я чувствовал, что мне будет очень трудно жить дальше, если результат окажется отрицательным. Все эти годы я боролся с собой и с Синдромом Большого Откровения, практически заставляя себя жить, и мои душевные ресурсы были на исходе. Я не сказал об этом Бернару и Мари. Да и не нужно им было об этом знать. Только человек, страдающий СБО, может понять в полной мере другого такого же страдальца. И все же они принесли с собой надежду, и какую Надежду!.. При одной мысли о том, что у меня может быть «т-зубец» в ментограмме, все мое существо наполнялось неудержимым ликованием, которое тут же сменялось глубоким отчаянием, когда я вспоминал о противоположной альтернативе. Но откуда у Нехожина такая уверенность, что у меня может быть «т-зубец»? Это оставалось для меня загадкой.

Мне очень хотелось позвонить Комову. Но что-то удерживало меня. Может быть то, что я помнил его категоричное требование к люденам «немедленно покинуть землю» на той исторической встрече в доме Горбовского на берегу Даугавы тридцать лет назад. И то, что все эти тридцать лет он в своих книгах и статьях резко выступал против люденов. Было такое ощущение, словно он обиделся на них за их «равнодушно-циничное» (его выражение) отношение к человечеству. А теперь я сам мог стать потенциальным люденом. Я совершенно не мог себе представить реакцию этого уже почтенного 125-летнего старца, и не был уверен, что найду в нем союзника. Кроме того, он был членом Мирового Совета, а я твердо решил не спешить, пока не разберусь во всем сам и не соберу достаточное количество информации.