Пол Андерсон: Танцовщица из Атлантиды

— Ну извини! — повторила она и погладила его по голове. (Знать бы, насколько искренней была эта ласка!) — Я правда устала.

— От меня? — против воли спросил он.

— Нет, нет, нет! Этого никогда не будет! — Она встала и обняла его. Он погладил ее по спине. До чего механичными были оба эти движения!

— А ведь какими романтичными мы были! — сказал он. — Помнишь? Только что поженились, без гроша и справлялись со всем!

— Мне еле-еле сводить концы с концами в этой ужасной квартире романтичным не казалось! — Она оборвала фразу и опустила руки. — Погоди, я надену пальто, милый.

— Только не из… из чувства долга! — возразил он, понимая, что выбрал не тот ответ, но не зная, что следовало бы ответить.

— Я передумала, и пройтись мне будет полезно! — Ее улыбка была очень веселой. — Здесь душно, и вентилятор гудит так громко!

— Пожалуйста, не надо. Я понимаю. Тебе лучше отдохнуть. — Он повернулся к встроенному шкафу и торопливо извлек пальто. — К тому же я хочу размять ноги и буду ходить быстро. Тебе это не понравится. — Он вышел, старательно не глядя на ее лицо.

На палубе он действительно совсем загнал себя, обходя ее снова и снова. Он было дошел до форпика, но обнаружил там целующуюся парочку и не стал ее тревожить. Потом почувствовал себя спокойнее и остановился у борта покурить.

Ветер, дождь, туман и толчея весенних высоких волн северной части Тихого океана остались позади. Воздух был прохладным, легкий бриз дышал всеми неизъяснимыми запахами моря, а небо было безоблачным, и, хотя луна светила ярко, он никогда еще не видел столько звезд, мерцающих в прозрачной черноте. На воде лежала колышущаяся световая дорожка — гребни волн в ней рассыпались искрами, а ложбины между ними тускло сияли, как расплавленный обсидиан. Они плескались, эти волны, и катились, и шипели, и лепетали — такие тихие в своей необъятности, — и поглощали вибрацию машин, вызывая лишь легкое подрагивание корпуса и палубы.

Трубка раскурилась, и Рид прикрыл чашечку ладонью, чтобы согреть руку и сердце. Море всегда дарило ему душевный мир. Прекрасное и нечеловеческое. Прекрасное именно потому, что нечеловеческое? Он попытался приобщить Пам к этому чувству, но ей не нравилась и поэзия Робинсона Джефферса.

Он поглядел на луну, повисшую низко над горизонтом. «Четыре человека оставили на тебе свои следы, а для тебя хоть что-нибудь изменилось?» — подумал он. Какое ребячество! Он посмотрел прямо вперед. Но впереди маячила словно бы нескончаемая война. А позади, дома — словно бесконечная спираль ненависти и страха, и еще Марк, и Том (как с высоты десятилетнего возраста он гордо потребовал называть себя), и крохотулька Битси. И так мало времени лелеять их, прежде чем им придется вступить в мир, ломающийся у них под ногами. Перед всем этим какую важность представляют двое людей среднего достатка на грани пожилого возраста? Разве что ту, которую придает закон обратной пропорциональности?

Губы Рида насмешливо изогнулись вокруг мундштука. Жаль, подумал он, что нельзя свести статику и динамику человеческого бытия к аккуратненьким векторам или выработать уравнение противоборствующих сил в браке. Дым едкой волной прокатывался по его языку и небу.

— Добрый вечер, сэр!

Обернувшись, Рид узнал облитую лунным светом фигуру — Майк Стоктон, третий механик. На борту грузопассажирского судна знакомства крепнут быстро. Однако со Стоктоном он встречался довольно редко.

— А! Здравствуйте! — сказал он машинально. — Приятный вечер, не так ли?

— Отличный. Ничего, если я постою с вами? Через несколько минут моя вахта.

«Неужели я так одинок, что это замечают все? — подумал Рид и сразу же одернул себя: — Брось! Ты, того гляди, расхнычешься. Поболтать с посторонним человеком тебе совсем не вредно!»

— Ну конечно! — сказал он вслух. — Как по-вашему, погода удержится?

— По мнению синоптиков, да. До самой Иокогамы, если нам повезет. А вы и ваша супруга надолго в Японию?

— Месяца на два. Назад мы полетим.

«У Джека с Барбарой ребятам будет неплохо, — подумал Рид. — Но когда мы войдем в дверь, и Битси увидит папулю, и побежит на толстых ножонках, протягивая ручонки и смеясь…»

— Я знаю Японию настолько, что завидую вам. — Стоктон посмотрел на Рида, словно и правда по-дружески завидовал ему.

Увидел он долговязого, крупнокостного, широкоплечего шестифутового верзилу, длинноголового, с рубленым лицом, торчащим носом, тяжелым подбородком, с густыми черными бровями над серыми глазами и рыжеватыми волосами, в уже немодном свитере с высоким воротником под пальто. Даже в смокинге, который ему иногда приходилось надевать, после того как Памела тщательнейшим образом приводила костюм в порядок, у Рида все равно был помятый вид.