Айзек Азимов - Мечты роботов (Сборник рассказов и эссе)

– Это выглядит логичным, – заметил Р. Дэниил.

– Предположим, мы имеем по одному роботу каждого типа. Один из них переключится с ничем не подкрепленной правды на ложь. И проделает это после некоторых колебаний без каких-либо последствий. Второй робот переключится с сильно подкрепленной лжи на правду, но при этом он рискует сжечь позитронные связи своего мозга и впасть в состояние полного отключения.

– А поскольку Р. Престон впал в состояние полного отключения…

– Значит, хозяин Р. Престона, доктор Гумбольдт, виновен в плагиате. Если вы передадите это капитану и рекомендуете ему немедленно переговорить с доктором Гумбольдтом, тот, возможно, во всем сознается. В таком случае, я надеюсь, вы мне немедленно об этом сообщите.

– Непременно. Вы меня извините, друг Элидж? Я должен поговорить с капитаном без свидетелей.

– Ну, конечно. Пройдите в зал заседаний, он полностью экранирован.

Р. Дэниил вышел, а Бейли обнаружил, что не в состоянии ничем заняться. Он волновался. Слишком многое зависело от правильности его анализа, а он остро чувствовал, как мало знает о психологии роботов.

Р. Дэниил вернулся через полчаса, и эти полчаса были, пожалуй, самыми длинными в жизни Бейли.

Разумеется, по невозмутимому лицу робота, несмотря на все его сходство с человеком, нельзя было ни о чем догадаться, и Бейли также постарался сохранять полную невозмутимость, когда спросил:

– Ну, так что же, Дэниил?

– Все произошло, как вы сказали, друг Элидж. Доктор Гумбольдт признался. По его словам, он рассчитывал, что доктор Себбет отступит и позволит ему насладиться этим последним триумфом. Теперь дело улажено, и капитан просит передать вам, что он в восторге, И думаю, мне тоже зачтется, что я рекомендовал вас.

– Вот и хорошо, – сказал Бейли, который теперь, когда все окончилось благополучно, вдруг почувствовал, что еле держится на ногах. – Но, черт побери, Дэниил, не впутывайте меня больше в такие истории, ладно?

– Постараюсь, друг Элидж. Разумеется, дальнейшее будет зависеть от того, насколько важной окажется проблема, от вашего местонахождения в тот момент и от некоторых других факторов. Однако мне хотелось бы задать вам один вопрос…

– Валяйте.

– Разве нельзя было предположить, что переход от лжи к правде должен быть легким, а переход от правды ко лжи – трудным? Это означало бы, что полностью отключившийся робот собирался вместо правды сказать ложь, а так как полностью отключился Р. Престон, то это означало бы, что виновен не доктор Гумбольдт, а доктор Себбет, не так ли?

– Совершенно верно, Дэниил. Можно было бы рассуждать и таким образом, но правильным оказалось обратное предположение. Ведь Гумбольдт-то признался. Разве нет?

– Да, конечно. Но раз оба эти построения были равно возможны, каким образом вы, друг Элидж, так быстро сделали свой выбор?

Губы Бейли задергались. Он не выдержал и улыбнулся.

– Дело в том, Дэниил, что я исходил из психологии людей, а не роботов. В людях я разбираюсь лучше, чем в роботах. Другими словами, еще до того, как я стал допрашивать роботов, я довольно точно представлял себе, кто из математиков виновен. Когда же мне удалось добиться асимметричной реакции роботов; я истолковал ее как доказательство вины того, в чьей виновности я уже не сомневался. Реакция робота была настолько эффективной, что виновный человек не выдержал и сознался. А одним только анализом человеческого поведения я вряд ли сумел бы этого добиться.

– Мне хотелось бы узнать, что именно дал вам анализ человеческого поведения.

– Черт побери, Дэниил, подумайте немножко, и вам незачем будет спрашивать. В этой истории с зеркальными отражениями была еще одна асимметричность, помимо момента правды и лжи. А именно – возраст двух математиков, один из которых – глубокий старик, а другой еще очень молод.

– Да, конечно, но что из этого следовало?

– А вот что. Я могу представить себе, что молодой человек, ошеломленный открытием совершенно нового принципа, поторопится поделиться им с маститым ученым, которого он еще на студенческой скамье привык почитать как великое светило. Но я не могу себе представить, чтобы маститый ученый, всемирно прославленный, привыкший к триумфам, открыв совершенно новый принцип, поторопился бы поделиться с человеком, который моложе его на двести лет и которого он, несомненно, считает желторотым юнцом. Далее. Если бы молодому человеку и представился случай украсть идею у прославленного светила, стал бы он это делать? Ни в коем случае. С другой стороны, старик, сознающий, что способности его угасают, мог бы многим рискнуть ради последнего триумфа, искренне считая, что у него нет никаких этических обязательств по отношению к тому, в ком он видел молокососа и выскочку. Короче говоря, было бы невероятно, чтобы Гумбольдт представил свое открытие на суд Себбета или чтобы Себбет украл идею Гумбольдта. Виновным в любом случае оказывался доктор Гумбольдт.