Кир Булычёв - «Если», 2002 № 12

Началась перестройка, сломался быт, сломалась система отношений. Только в 2000 году, в Томске, после почти десятилетнего молчания, вышел в свет новый роман «Безвременье», написанный в соавторстве с Юрием Марушкиным. Моя рецензия в «Книжном обозрении» оказалась единственной. Да и кто будет писать о книге, изданной тиражом в 75 экземпляров?

А итогом многих лет неустанной работы стало поэтическое исследование «Пространство и Время для фантаста» (1994, Томск). Вышла она тиражом несколько большим, чем роман «Безвременье» — 300 экземпляров.

«…Размышлять специально о Времени по какому-то плану мне не требуется, — писал Виктор. — Что бы я ни делал, о чем бы ни думал, старая загадка постоянно напоминает о себе, тревожит, радует и мучает меня. И вторым слоем сознания (подсознания?), что ли, я размышляю о Времени.

О Пространстве и Времени.

Наверное, нет ничего особенного в том, о чем я думаю.

Не я один. Осознанно или неосознанно об этом думают все. Только чаще обыденно: «О! Уже шесть часов вечера!» О быстротекущем времени, о невозвратном времени, о невозможности остановить его или хотя бы растянуть думает, конечно, каждый. Отсюда и печаль, грусть — самые информационные для меня человеческие чувства. В таком состоянии мне хорошо думается.

Классе в седьмом или восьмом, вот уж и не помню точно, я впервые обнаружил, что существуют Пространство и Время. День, ночь, год, расстояние до школы и до леса — это все я, конечно, знал и раньше. Они были обыденными, естественными и понятными. А вот то Пространство, которое само по себе и в котором живут звезды, то Время, которое тоже само по себе и в котором живу я и вся Вселенная…

Это поразило меня в ту зимнюю ночь на всю жизнь.

Весь день падал снег, было тепло, и вдруг разъяснилось и резко похолодало, но в воздухе еще чувствовалась влажность. Я шел из школы. Наш дом стоял на склоне горы, так что с улицы он выглядел одноэтажным, а в глубине двора становился двухэтажным. И мы жили в последней квартире на втором этаже, окнами на железнодорожную станцию. С того места, где я шел, открывался вид на вокзал, железнодорожные пути, забитые составами, прожекторы на стальных опорах, виадук, депо. Там внизу что-то грохотало, лязгало, гудело, переливалось огнями.

Я остановился и посмотрел чуть вверх, потом выше, а затем вообще задрал голову насколько мог.

И тут я обомлел.

Я не понимал, что произошло.

Я вдруг увидел небо объемным. Одни звезды были ближе, другие дальше, а третьи вообще мерцали из бездонной глубины. Они были цветными: голубыми, желтыми, красноватыми, почти белыми. Какие-то странные фигуры, знаки, таинственные письмена образовывали они на небе. И небо было прекрасно, неописуемо красиво, невыразимо красиво и в то же время жутковато своей необъятностью. Я и прежде тысячи раз видел звезды, они и тогда, они всегда были красивы. Но в эту ночь в них появился какой-то скрытый и непонятный для меня смысл…»

Возможно, это и было главным открытием Виктора Колупаева.

По крайней мере, оно позволило ему приблизиться к странной догадке, объясняющей если не все, то многое: «…Я не знаю, каким образом Вселенная может выйти из сингулярного состояния. Скорее всего, эта проблема не просто физическая. Но предположим, что скорость фундаментального воздействия начинает уменьшаться и Вселенная выходит из сингулярного состояния. Это происходит не в шуме и грохоте Большого взрыва, а в тихом Сиянии и Славе».

«Если вам повезет, вы и этот роман не заметите, — не без горечи заметил Виктор в Томске на весьма скромной презентации романа «Безвременье». Действие в этом романе охватывает все Время и Пространство — от возникновения Вселенной до ее конца. — Более того, оно прихватывает и ту Вселенную, которая будет после ее конца».

Работая над романом, Виктор сажал картошку на мичуринском участке, как называют в Томске сады. Надо было жить. Книги не издавались. Старые издательства исчезли, новые не нуждались в романтических исследованиях. И силы были не те. «Конечно, двадцать лет назад я мог писать без передышки целый месяц, отвлекаясь лишь на прогулку с собакой, — признавался Виктор, машинально укладывая редеющие черные прядки поперек головы. — Сейчас я так не могу. Шесть-семь часов такой работы — и я просто падаю перед телевизором, не видя, что там показывают, меня это не интересует. Лишь бы он тарахтел. Но мыслей у меня стало больше. Продолжаю работать над темой Пространства и Времени. Это философская работа. Мне приятно сидеть за столом. Даже не столько писать, сколько читать. Скажем, Платона или Лосева».