Ллойд Биггл - «Если», 2002 № 02

Интуитивисты (или эмоционалы), назовем их так, в своем творчестве «танцевали» от образа, картинки, внезапно услышанных слов в странных сочетаниях… Образы лепились друг к другу, возникали какие-то персонажи, начинали общаться друг с другом, и все это надо было положить на бумагу. А поскольку к реализму, придушенному цензурой до трупной синевы, все относились скептически, то на скорую руку бралась не очень затасканная фантастическая идея и накладывалась на образы и характеры, судьбы и события. Здесь тоже были варианты, связанные с творческим методом автора. Можно было сразу сесть и написать небольшой рассказ, миниатюру, притчу, а можно — набрать массив сюжетных ходов, идей и персонажей, в процессе письма уйти в совершенно иные дали, получив на выходе нечто новое, мало похожее на первоначальный замысел. Мастером первого приема был Александр Силецкий, второго — Владимир Покровский. И тот, и другой считались украшением семинара. Оба шли от интуиции, поэтического видения мира.

Конструктивисты (или рационалы) шли не от образа, а от проблемы, как правило, социальной. Сначала она мусолилась в голове, обрастая экстремальными вариантами. Затем моделировалась ситуация, в которую мог попасть герой, расписывались эпизоды, куски диалогов, пафосные финальные декларации. И здесь имел место «двоякий» стиль работы. Первый — последовательный, я бы даже сказал детерминистский, когда текст создавался непрерывно, слова ложились кирпич на кирпич, рассказ строился, как дом — от фундамента к крыше. В этом ключе работал Борис Руденко.

Другой прием можно назвать «многопоточным». Замысел, положенный на бумагу, кажется простым и пресным, забрасывается в дальний угол письменного стола, а в это время ведется работа над другим сюжетом, обдумываются схемы третьего… Через некоторое время неудовлетворенность первым вариантом рассказа взбухала в сознании вопросом: а что если все так коряво описанное есть внешнее проявление каких-то глубинных событий или явлений? Что кроется за этими поступками и словами? Иногда в минуту озарения (привет интуитивистам) становилось ясно, что идея трех, а то и четырех рассказов — это всего лишь разные стороны или уровни одной истории. Так, слово за слово, текст обрастал новыми смыслами, неожиданными (порой и для автора) поворотами сюжета и непредусмотренным финалом.

Фигурантам первой категории была свойственна работа без всякого плана: текст долго крутился в голове, а затем сразу и почти набело его фиксировали на бумаге. Логические противоречия, частые гости интуитивистов, не портили впечатление, катахреза воспринималась как должное.

Рационалам, естественно, присуще составление тщательно продуманных планов, расписывание сюжета чуть ли не по страницам, выстраивание скелета косточка за косточкой, потом хрящик к хрящику, а когда все это облеплялось мясом атрибутики и эпителием диалогов, то рассказ был практически готов.

Впрочем, здесь я не претендую на строгость методологической дифференциации; некоторым удавалось совмещать оба подхода, а то и переходить от одного к другому в зависимости от качества и количества употребляемых напитков.

Московский семинар (а впоследствии и так называемая «Малеевка») не был учебным заведением, пусть даже неформальным. Научить кого-либо писать, в принципе, можно, если посадить на цепь, хлеб и воду, по четвергам пороть нещадно, а оковы снять лишь после первой публикации. Если в человеке нет внутренней необходимости вербализовать свои мысли и эмоции, то все остальное — предмет технологии, а не вдохновенного искусства.

К тому же какой автор позволит, чтобы его учили? Каждый знает, что он уже всего достиг и превозмог, другое дело, что судьба-злодейка пока еще благоволит другим, которые и пишут хуже, и вообще… В чем тогда смысл семинаров? Наверное, это своего рода группы взаимной поддержки, где можно общаться с себе подобными, реагировать на замечания относительно своей гениальной, но не понятой глупыми редакторами рукописи и так далее. А там, глядишь, кто-то пробьется, потащит за собой других…

Вот и на Московский семинар приходили люди, уже более или менее умеющие писать. Конечно, и мы болезненно реагировали на критику, огрызались на замечания «старших товарищей» — и не замечали, что учебный процесс все-таки идет! Только много лет спустя мы поняли, да и то не все, как нам повезло с наставниками.

Мне уже доводилось вспоминать о трудах и днях Московского семинара, не вдаваясь в детали [14] См. «Если» №№ 7, 8 за 1996 г. .