Ллойд Биггл - «Если», 2002 № 02

— Дурак. Железяка, — вздохнул Шатин. — Что нового?

— Новая версия материнской платы. Неактивированный алгоритм эмоций. Драйверы психосканеров на вводе информации.

— Как это будет, Модель? Я окажусь в тебе? Или раздвоится сознание? Вот я еще здесь, в себе самом, а вот я в датчиках и в сканирующих элементах, вот передаюсь по проводам, вот я в записывающем лазерном луче. Конечно, вмешаются шумы, помехи, будут потери от сопротивления сред. А все-таки? В тебе окажусь я сам или только моя копия?

— Файлы не перемещают с носителя на носитель. Их копируют. На исходном они могут быть сохранены, или заархивированы, или удалены для освобождения места.

На стене за мониторами и модулями психосканеров грохотнул динамик. В зале наблюдений ожил и задышал в микрофон Лопахин. Шатин потной рукой огладил шершавый пластмассовый пульт на подлокотнике кресла с торчащим ключом — как в автомобильном стартере.

— Каково это, а — быть внутри микросхем и процессоров?

Динамик нервно всхрипнул и замолк. Баритоном не спеша ответила Модель:

— «Каково это, а» — запрос некорректный. Напоминаю: большая часть человеческой нервной деятельности регулируется гормональным балансом, сексуальным настроем и физическими ощущениями. Всего этого вы будете лишены на электронном носителе.

— Ты — фрейдист, Модель Всеволод. Ты просто фрейдист, — Шатин опять тронул ключ, он был влажен от пота.

— Вы можете не верить Фрейду, основы психоанализа от того не изменятся.

Шатин повернул ключ в первое положение. Таймер повел обратный отсчет от сотни до нуля. Второе положение включило самопроверку и подготовку аппаратуры. Нуль покажет исправность системы, и третий поворот ключа запустит сканирование.

— Один верующий человек, — выговорил, глядя на таймер, Шатин, — слово в слово сказал мне так же о бытии Бога.

«Я так сделаю, — решил Шатин. Он прикрыл глаза, потому что не хотел видеть цифры. — Я посмотрю лишь на последней секунде. Если вон там, в уголке монитора, где часто бывает интерференция, я найду радугу, значит, и эта жизнь благословенна. Значит, я тоже смог полюбить свое создание. Если же нет… тогда я не вправе. Я остановлюсь», — пульт под рукой Шатина стал скользким. Стальной ключ намок и, кажется, пах окисленным железом. Сигналы обратного отсчета стали громче, звонче, невыносимее.

В последний миг следует открыть глаза, чтобы увидеть свой жребий… и решить, как ему следовать.□

В середине 90-х годов один из известных наших фантастов с горечью заметил: «Споры по поводу рассказа существовали всегда. Но никто не подвергал сомнению его будущее. Теперь же чуть ли не заключаются ставки, когда он умрет: через год или все-таки через два…» К счастью, малые формы выжили, более того — в последнее время были активно востребованы. Но тут обнаружилось, что писать их почти некому. Молодые авторы, дебютировавшие романами, не имеют вкуса к рассказу и плохо представляют себе специфику жанра. Литературные семинары, которые могли бы помочь молодым, исчезли. А проблемы остались. Возобновляя рубрику «Лаборатория», попробуем рассмотреть их с разных сторон, порой весьма неожиданных.

Искусство рассказа, мне кажется, не претерпело за последние века существенных изменений и сводится к двум простым тезисам. Первый — автор рассказывает историю. Второй — история должна быть интересной. Все прочее — детали, но мы-то с вами знаем, кто в них прячется, не так ли?

Вот, скажем, в приснопамятные времена Московского семинара (с конца 70-х до середины 80-х) фантастические рассказы творились легко и приятно. О романах речь могла зайти разве что в минуту тяжелого похмелья. Основные требования, которые предъявлялись к «семинаристам», сводились к критериям так называемой реалистической прозы, за единственным и очень важным исключением. Сюжет должен быть оригинальным. Малейший намек на похожесть рассматривался как слабина. В роли инквизитора частенько выступал Алан Кубатиев, большой знаток советской и западной фантастики. Его любимым занятием было отыскание в тексте, представленном на обсуждение, так называемых «блоков» из произведений известных авторов. Когда Алан заявлял (с заметной досадой в глазах), что блоки-заимствования не обнаружены, то «пытуемый» испытывал облегчение сродни тому, которое наступает по освобождении из объятий «железной девы».

Поскольку на литературных хлебах никто из нас в те времена не кормился, писали мало, но долго, вылизывая каждую строку по нескольку раз. Творческие позывы у каждого реализовывались, само собой, в соответствии с особенностями его организма.