Виталий Овчаров - Жестокие истины (Часть 1)

Поскольку Элиот молчал, как рыба, мастер Годар раздраженно сказал:

-Долго мне еще смотреть в твой разинутый рот? Вот стул. Садись.

Элиот сел и замер, превратясь в изваяние. Теперь он ел хозяина глазами, и ждал, что же будет дальше.

-Итак, вчера ты хотел меня ограбить, - язвительно поизнес мастер Годар, - А то и убить, а? Могу я знать, почему?

-Я не... не думал убивать вас, ваша милость! - возразил Элиот.

-Допустим. Ну а что ты скажешь о ноже?

-О каком ноже?

-Неужели он мне только привиделся?

-Я хотел всего лишь забрать у вас мошну и отпустить вашу милость.

-О, мой бог, какая святая наивность! - пробормотал мастер Годар.

Наступило молчание. Элиот затосковал, видя уже, как его волокут спиной вперед жандармы в кожаных панцирях.

-Ты же никогда раньше этим не занмался, юноша!

-Да, ваша милость.

-Отчего же решился на разбой? Ну, говори!

Разве мыслимо такое объяснить? Медведю мыши не понять...

-Мне нужно есть, - ответил парень тусклым голосом.

-Никогда никого не грабь, это у тебя плохо получается. Даже если ты сбежал с каторги!

Элиот вздрогнул, как будто его ожгли плетью. Он робко взглянул на хозяина, и сразу отвел глаза.

-Вы знаете, кто я. И знаете, что я убил охранника.

Мастер Годар коротко кивнул:

-Кстати, зачем тебе понадобилось убивать этого человека?

У Элиота мелко задрожал подбородок; лицо покрылось красными пятнами. Че-ло-ве-ка?.. Не человека - мразь, гниль, дрянь! Он пригнул голову и крепко сжал челюсти: лишь бы не сорваться со злости! И всё же, не выдержал.

-Что вам надобно от меня? - выкрикнул звенящим голосом, - Хотите в Башни засунуть - ну, давайте! Давайте, ваша сила!

Мастер Годар пристально смотрел на него, посверкивая зрачками. И под его странным взглядом Элиот как-то сразу сник, словно из него пар выпустили.

-Это не человек! - произнес он глухо, - Знали бы вы его так, как я...

Ему вдруг стало холодно. Нет, это не был холод зимних улиц и площадей, который обжигает кожу и судорогой сводит пальцы. То был холод иного рода: вкрадчивый, леденящий, он проникал в душу, и даже самый жаркий огонь не мог его растопить. Он убивал медленно, иногда годами. Ты ворочал барабан дробилки, ты ел, ты засыпал и просыпался, чувствуя его прикосновение к твоим костям; ты вдыхал и выдыхал его. Он был вокруг тебя - но и в тебе тоже: даже в снах он не оставлял тебя. Холод рудников... Элиот снова видел суматошную пляску огненных бликов на каменных сводах... и эта всепроникающая красная пыль, которая была в твоей миске, в твоих легких, в порах твоей кожи... Потом на него надвинулись маслянные глазки на аскетическом лице, и Варррабель проворковал ласково:

-Вставай, деточка, вставай, мальчишечка, работать надо!

Это была его обычная манера: нежно погладить каторжанина по щеке, томно заглянуть в глаза, а потом протянуть по спине бичом с таким расчетом, чтобы лопнула кожа.

В рудниках хватало и других надсмотрщиков. Эти цепные псы никогда не упускали случая пнуть ногой осужденного. Все они были на одно лицо: здоровые плечистые детины с протухшими от вечного похмелья глазами. Варрабель выделялся среди них. Худощавый, длинный, как журавль, с маленькой сухой головкой. В отличие от других, он брил и бороду, и саму голову - чтобы вши не заедали. Ненависть каторжан к Варрабелю была велика, но еще сильнее был их страх. Поговаривали, что когда-то он и сам стучал кайлом (никто не мог подтвердить этих слухов: самые выносливые выдерживали в рудниках лет по пяти, не больше). Варрабель был чертовски изобретателен и постоянно придумывал что-то новенькое: у него это называлось "воспитанием".

Память услужливо подсовывала картину из прошлого... Элиот сидит на корточках, с наслаждением вгрызаясь в спину большой ржавой селедки. Рядом чавкает Берр - подмигивает ему и довольно смеется. Варрабель меряет журавлиными ногами пространство пещеры и раглагольствует о безмерном милосердии Ангела. Каторжане поначалу смотрят на него с опаской - ждут очередной подлости, - но, по мере того, как животы их наполняются, на них снисходит благодушие. Долгий отдых и хорошая кормежка - предел их мечтаний. Наступила неделя Ангела, и работы на рудниках приостановлены в честь праздника, как и по всей Империи. Потом Варрабель уходит, и тут же среди каторжан завязываются разговоры. Любимая тема - про амнистию. Каждые три года Ангел объявляет амнистию, и некоторые каторжане покидают эти могилы. Страдающие от цинги и костоеды, с легкими, напрочь загубленными туберкулезом, наполовину ослепшие от вечного недоедания, но - живые.