Олег Овчинников - Операторы односторонней связи

Лара ждала меня на улице, рядом с персональным входом в личные апартаменты и, кажется, слегка уже изнемогала от ожидания.

- Привет! Как дела?

- Ничего...

Так всегда. На вопрос "Как дела" Лара неизменно отвечала либо "Хорошо", либо "Ничего", как будто речь шла о покойниках.

- Ну что, пошли, что ли?

- Пошли...

Шагая рядом, я украдкой поглядывал на Лару, размышляя, не слишком ли нагло будет с моей стороны взять ее за руку. Так ничего и не решил. Вместо этого сказал:

- Да. Это тебе.

- Спасибо. - Она взяла мой скромный букетик и обеими руками прижала к груди.

Видно было, что Лара тоже всерьез готовилась к нашей встрече. С джинсов куда-то ушла почти вся потертость, отмытые до изначального цвета кроссовки уже не казались такими стоптанными, а свитер на Ларе был то ли новый, то ли я прежде не замечал его под рабочим фартуком и пуховиком. Вдобавок она наконец избавилась от челки. Десять мышиных хвостиков собрались в один большой - на затылке, правда, цвет волос не изменился, и от этого Лара стала похожа на, скажем так, королеву-мать из мультфильма про Щелкунчика. Каюсь, неудачное вышло сравнение, зато я получил возможность любоваться ее глазами... по-моему, все-таки карими.

По дороге в автобусе мы почти не разговаривали. О чем? О погоде? О трудовых успехах? О планах на будущее? О чем-нибудь еще, о чем не успели переговорить раз по десять под аккомпанемент метел и лопат? Скажем, о любви? В самом деле, почему бы двум умеренно привлекательным и нестарым еще людям не побеседовать на эту волнующую тему?

Ах, не смешите меня!

Так что мы просто молчали. И даже без необходимости старались не смотреть друг на друга. Думаю, Лара уже забыла, когда ее в последний раз приглашали на свидание. А я, сколько не рылся в памяти, так и не вспомнил, было ли в моей прежней жизни что-нибудь, достойное забвения. Поэтому, подозреваю, мы с Ларой чувствовали себя в равной степени неловко, оба не знали, как себя вести, и за время пути успели не раз и не два пожалеть о том, что вообще затеяли все это. Я так точно успел.

Оставалась, правда, робкая надежда, что разговор сам собой как-нибудь завяжется, когда мы доберемся до места. Но вот мы отыскали пустующее кафе, разбудили официанта и с удобством расположились на стульях с подгибающимися ножками за круглым столиком из красной пластмассы, а неловкое молчание между тем никуда не делось. Напротив, стало совершенно невыносимым.

В конечном итоге мы все же заговорили. Как ни странно, о любви. По крайней мере это слово витало над столиком чаще других.

- Хорошо, что весна, - первой нашлась Лара. - Не люблю зиму.

- А я люблю, - парировал я и добавил, уже смелее: - Люблю работать зимой снежным первопроходцем.

- Как это?

- А так. Кто, по-твоему, прокладывает тропинки между сугробами?

- Люди.

- Да? А кто идет первым, чтобы остальные поняли, что тропинка должна проходить именно здесь?

- Ты?

Я ограничился исполненным достоинства кивком.

- А я не люблю снег. Он тяжелый.

- А я люблю. Он похож на эскимо.

- А я не люблю эскимо.

- Сочувствую.

- Не за что! Зато у меня до тридцати не было ни одной пломбы, похвасталась Лара и демонстративно оскалилась.

Я не поверил, конечно, - месяца полтора назад она говорила, что ей двадцать семь, - но на всякий случай позавидовал.

Неловкость куда-то исчезла, как исчезла со стола пепельница, набитая доверху чьими-то окурками - незаметно, без следа. Мы болтали как дети, ни о чем, прячась от солнечных лучей под парусиновым зонтом с надписью "Клинское". Как вдруг солнышко скрылось за облаком, косая тень упала на Ларино лицо и неприятный холодок пробежал по спине.

Слишком знакомый холодок, не имеющий отношения к капризам погоды.

Ну, и кого на сей раз? - с тоской подумал я. Меня или Лару? За время знакомства я научился чувствовать ее вызовы как свои собственные. Правда, так и не научился их различать.

Я на всякий случай взял Лару за руку - она по-прежнему чересчур болезненно реагировала на сеансы - и внимательно вгляделся в ее лицо. Из карих глаз стремительно уходили цвет и выражение.

- Почему ты неее... - тихо, на пределе слышимости спросила она. Почему ты не звонишь?

Помехи и громкость голоса - вернее, его тихость - свидетельствовали о чрезвычайной удаленности источника. Не межгород, конечно, но до абонента точно не один километр. Хотя кто знает, от чего, помимо расстояния, зависит качество сигнала? Может, от желания быть услышанным?

Я не столько слышал ее, сколько читал по губам. Тонким и дрожащим. Единственному островку жизни на окаменевшем лице.