— Прости, пожалуйста, прости… — повторяет она и легонько бодает меня в плечо повинной головой.
— Прощаю, — смеюсь я. Она непроизвольно бросает взгляд на свою руку, и я быстро добавляю: — Но превратить тебя из лягушки обратно в царевну, боюсь, не в моей компетенции.
— Почему?
— Вспомни, — говорю, — что сказал самаритянин. —На самом деле я сам не помню, что он там сказал, но легко цитирую его со слов Игната Валерьева: — Просить прощения имеет смысл лишь у того, перед кем согрешил. Никто другой не вправе отпустить грех. А передо мной ты, слава Богу, чиста.
— У кого это, — напрягается Маришка, — я должна просить прощения?
— Давай попробуем разобраться, — предлагаю. — Если я правильно понял, твоя первая ошибка — то, что ты взяла без спросу диск из директорского сейфа. То есть называя вещи своими именами, украла.
— Ничего подобного! — возмущается Маришка. — Я же только на время!..
— Все воры в конечном итоге берут на время. Даже те, кто в душе надеется жить вечно, — говорю и про себя поражаюсь, как легко, оказывается, быть немного жестоким, когда недавние слезы подсыхают на щеках, а в горле постепенно рассасывается горьковато-кислотный саднящий комок.
— Придется объясняться с Геннадием Андреевичем.
— Да, перед Боровым надо будет извиниться, а диск вернуть. Где он, кстати?
— Подозреваю, в сумочке, на спинке моего студийного кресла. Теперь уже, наверное, бывшего моего.
— Не сгущай краски, — неудачно шучу. — Ты же не эквилибристка. Для тебя один раз оступиться — не смертельно. Правда, по моим подсчетам, оступилась ты сегодня минимум дважды. Но скорее всего… — Внимательно изучаю Маришкино лицо. — Да, скорее, все-таки трижды. Я, конечно, не художник, но мало-мало в цветовых палитрах разбираюсь. По долгу службы. Простое сочетание оранжевого и синего такого эффекта не дает. Сначала оранжевый надо разбавить желтым.
— В смысле?
— Зависть, — говорю. — Помнишь, ты первая сказала, что у зависти цвет одуванчика? — Я улыбаюсь. — По-моему, удачное сравнение. Несчастный цветок, растет где попало, никто за ним не ухаживает, и никогда букет одуванчиков не купят за деньги. Из него плетут венки и готовят вино, а единственный близкий родственник женского пола непонятно кем ему доводится: матерью или мачехой. Как тут не позавидовать другим, нормальным цветам?
Но Маришку не вдохновляет моя ирония.
— Зависть к кому?! — спрашивает она, и по тону ее вопроса ясно, что Маришка сама прекрасно понимает к кому, только не хочет в этом признаться.
— К Фрайденталю, — объясняю очевидное.
— И перед ним извиняться?
Маришка поджимает губы, и мне приходится отвернуться: зрелище не для слабонервных. Будь я хоть трижды таксистом, самым взрывоопасным из бомбил, я бы такую пассажирку ночью в сторону кладбища не повез.
— Извини. — Маришка замечает мое состояние.
— Вот-вот. То же самое скажешь Максиму, только Не нзабудь: искренне! Хотя особой логики я в этом не вижу. Зависть вообще самый непонятный из грехов. Если подумать, ну что Фрайденталю твоя зависть? Хуже ему от нее не станет, хоть обзавидуйся, а вот тебе… На всякий случай попробуй и перед собой извиниться.
— О'кей, — вздыхает Маришка. — Попробую.
— Ну а с третьим цветом все ясно. Лжесвидетельство. Хотя нет, не все. Не вполне понятно, перед кем за него каяться: тем, кто был введен в заблуждение, или тем, кого оболгали… Знаешь что? На твоем месте я извинился бы перед обоими.
— Угу. — Узкие плечи опускаются, Маришка смиряется с неизбежным. — А по телефону можно?
— Нет. Не думаю. Придется лично.
— Но как я доберусь до работы — такая? — Маришка, скосив глаза, как что-то крайне неприятное, рассматривает свое отражение. — Еще одну пешую прогулку я не выдержу. Таксисты от меня шарахаются, хоть сто баксов показывай. Разве что слепой повезет, но на нем я сама не поеду.
— А на зрячем, но не очень трезвом? — спрашиваю. — Поедешь?
— Ну… — Маришка задумывается. — Смотря кого ты имеешь в виду.
— Пал Михалыча, естественно. Во-первых, он к нашим разукрашкам привык, во-вторых, всегда на колесах. Придумай пока, как из подъезда выйдешь.
— Может, паранджу надеть?
— Ага! — киваю, набирая одиннадцатизначный помер. — Некоторые, особо верные жены так и поступают.
Пятый гудок обрывается на середине.
— Па-аш! — тяну привычно.
Но, к моему удивлению, трубку снимает… хотя что там снимать?.. вынимает и раскладывает не Пашка.
— Приемная администратора, — сообщает приятный, но немного очумелый девичий голосок. — К сожалению, Александра Евгеньевича нет на месте, но вы можете…
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу