Олег Овчинников - Семь грехов радуги

— Ну, тофда пвивет передафай, — изголился я напоследок.

А сразу после ухода Маришки пришел Пашка и бережно сгрузил на пол прихожей пару гремящих пакетов, содержимое которых тут же попыталось раскатиться ровным слоем. Как нельзя кстати!

Я был благодарен ему. И за пиво, и за то, что выслушал меня без профессиональных своих штучек: не перебивал, не светил в глаза мощной лампой и не бил по лицу. Шучу…

Пашка слушал молча. С пониманием. И когда я завершил рассказ словами: «И тут, слава Богу, все закончилось. А то я уж думал, лето наступило, так зелено стало кругом», подвел под сказанным косую черту.

— Значит, и ты, Санек, — говорит. — Сначала княжна, потом уборщица, писатель, теперь еще ты. Причем двое последних гарантированно не имели с так называемым толстым самаритянином никаких контактов, кроме аудиовизуальных. Так?

— Так, — соглашаюсь и вношу уточнение: — Только самаритянин не толстый, а добрый.

— Не уверен. Но эта загадочная личность привлекает меня все сильнее. Побеседовать бы с ним… в частном порядке. Ребят из соседних ведомств привлекать пока не хочу: нет состава. Никто ведь, если разобраться, не пострадал. Вот ты — чувствуешь себя потерпевшим?

— Я? — Прислушиваюсь к внутренним ощущениям и классифицирую свое состояние как легкое опьянение. Приятное тепло изнутри распирает грудь, взгляд постепенно теряет пристальность, движения становятся плавными и расслабленными. — Кажется, нет.

— Ну вот. А подозрения ваши и домыслы звучат, ты извини, довольно дико. Человеку непосвященному их лучше не высказывать, не то быстро загремишь куда-нибудь в лечебно-оздоровительное. Кстати, обследовать бы тебя…

— Я и не высказываю. — Пожимаю плечами. — Только тебе.

— Зря вы вчера без меня в «Игровой» поехали. Стоило бы прижать этого бомжа-распространителя посильнее. Теперь-то он, если не полный идиот, снова там не скоро появится.

— Извини, не сообразил тебя позвать. Время поджимало, да и телефона под рукой не случилось. А прижать его… как ты его прижмешь? От него же пахнет. И разговаривать с ним, по-моему, бесполезно. Это как… — Заглядываю в бутылочное горлышко, подбирая близкое Пашке сравнение. — Все равно что после двух лет работы на Прологе пересесть на Си. Совсем другой язык. Настолько другой, что мозги плавятся.

— Любой язык при должном усердии можно развязать, — замечает Пашка и улыбается, показывая, что пошутил. — Я имел в виду — освоить. Подай-ка открывалку!

Откупоривает очередную бутылку, уже вторую. Сам я не торопясь потягиваю четвертую, ну так ведь я, в отличие от Пашки, не за рулем.

— Ты как назад поедешь? — интересуюсь.

— Быстро, — отвечает задумчиво.

— А гибэдэдэйцы? Тебе даже в трубочку дуть не придется — с такими глазами. Они у тебя спьяну горят почище фар.

— Не заметят, — отмахивается Пашка, и от этого движения пара «бульков» пива уходит мимо кружки. И чего ему не пьется, как всем нормальным людям — из бутылки? — У меня тонированные стекла, — добавляет он, глядя на растекающуюся по мрамору стола пивную лужицу.

Не покидая табуретки, снимаю с крючка над мойкой полотенце, чтобы протереть стол. Вот оно — одно из редких достоинств тесных кухонь: все всегда под рукой.

— А то, если хочешь, у меня оставайся, — предлагаю.

— Спасибо. — Бешеный кролик хитро прищуривается. — У меня сегодня по плану еще одно мероприятие.

— Тогда привет передавай. Я, правда, твое мероприятие в лицо не видел, но судя по голосу…

Пашка мотает головой, как заблудившийся муравей.

— И не увидишь. Знаем мы вас, тайных сластолюбцев!

Ну вот! Любимая жена прелюбодеем величает, единственный друг — сластолюбцем, а главное — за что?

В сердцах вливаю в себя больше пива, чем могу проглотить за раз, и некоторое время сижу с надутыми щеками, расхлебываю. Кролик в гостях у хомяка.

— Смотри горлышко не откуси, — советует Пашка. — Ладно, не дуйся, познакомлю как-нибудь… Но в чем-то ты прав: всю жизнь за тонированными стеклами не проведешь.

— О чем ты?

— Да так, о своем, профессиональном. Обдумываю концепцию УЦК.

— Уголовно… — пытаюсь расшифровать.

— Да, уголовно цветового кодекса. — Пашка возбужденно привстает на табуретке. — Ведь методы этого самаритянина, если пофантазировать, ты только представь себе, какую пользу они могли бы принести.

— Твоим коллегам? — скептически щурюсь.

— Не только! Всем добропорядочным гражданам. Что, если бы самаритянин прошелся по тюрьмам, где сидят рецидивисты, по колониям для несовершеннолетних…