Олег Овчинников: Семь грехов радуги

— Велели исправить и дополнить? — спрашиваю. Писатель пожал плечом.

— Просто вернули.

— А другие — нормальные книжки у вас есть? — не слишком тактично поинтересовалась Маришка.

— Пока нет.

Маришка потянулась, простирая руки далеко за голову, а ноги устремляя еще дальше, чуть ли не до сидений первого ряда. Конечно, станет она спать, когда рядом есть кто-то, кого можно безбоязненно поставить на место. Совершенно безбоязненно. В моем понимании писатель — человек смирный, если и закатает кого в асфальт, то только в собственном воображении.

— Тогда вы не писатель. — Маришка мило улыбается. — Вы — рукописец!

— Писатель — тот, кто пишет, а не тот, кто издается. — Мой сосед снова закусывает ус. По виду его неясно, задет он или просто голоден.

— Вы открываете мне глаза! — Зеленые глаза и вправду широко распахиваются. Ресницы наивно трепещут. — Выходит, до сих пор я читала кого-то не того. Вероятно, издателей.

Я криво усмехнулся — обращенная к соседу половина лица осталась бесстрастной.

Писатель, промучавшись с минуту, убрал непризнанный шедевр в сумочку и стал снимать куртку. Причем так неспешно и вертляво — и конечно же нарочно! — что я успел разглядеть показавшуюся из-под нее темно-синюю толстовку во всех подробностях: и надпись «Русская фантастика» на левой груди, и напыленную белой краской картинку во всю спину. На ней землянин и инопланетянин, оба в скафандрах, дружелюбно улыбаясь, пожимали друг другу руки. Правда, инопланетянина я сначала ошибочно принял за негра. Или, как их называет Маришка, когда ей доверяют читать новости, «представителя темнокожего населения планеты». Слишком уж рожки на голове пришельца напоминали завитые солнечными лучами кудряшки.

Фантастику я, в принципе, уважаю. Поэтому, когда писатель закончил демонстрацию весенней одежды и сел, я примирительно спросил:

— А вы уверены, что то, куда нас пригласили, — тоталитарная секта?

— Абсолютно. В Москве других нет, — авторитетно подтвердил он. — Полный контроль над членами организации, иерархическая система подчинения, замкнутость в рамках своей идейки — вот основные признаки тоталитарной секты. Они не бросаются в глаза, старательно маскируются, но всегда присутствуют. Плюс чисто русский, привнесенный колорит. — Он скривился. — Заставь дурака Кришне молиться — так он и харю об раму расшибет. Так что будьте предельно осторожны, выход из этой системы стоит гораздо дороже, чем вход.

— Ну, вход-то был бесплатным, — пытаюсь шутить. Однако уверенность, прозвучавшая в голосе писателя, слегка настораживает.

— Това'ищи, будьте бдительны! — грассирует на ухо Маришка. — Политические п'оститутки п'еследуют нас! Пользуйтесь п'езервативами «К'асный п'олета'ий»!

Говорят, когда она в эфире начинает изображать вождя мировой революции, продюсер ее программы в истерике бьется головой о пульт.

Душевный покой восстанавливается мгновенно. Как кислотно-щелочной баланс после приема «Орбита». С первого укуса! В самом деле, чем мы рискуем? Не понравится — встанем, оденемся и уйдем.

— Нап'асно и'онизи'уете, — передразнивает писатель. Тоже, кстати, весьма похоже. — Вы просто никогда не видели, как они людей зомбируют.

— Как телепузики? — восхищается Маришка.

— Что телепузики? — Все-таки наш собеседник сбит с толку.

— Ну, они же зомбируют детей. — Маришка щелкает меня по носу. Писклявит: — Привет, Тинки-Винки!

— Пока, Ляля! — отвечаю в тон.

— Тинки, а чего это ты такой фиолетовый?

— Чернил перебрал, — отвечаю и самоустраняюсь. В буквальном смысле. Оставляю предостерегающего о чем-то писателя и невинно дурачащуюся Маришку одних, а сам уплываю куда-то вслед за ускользающей мыслью. Погружаюсь в себя.

Интересно, почему не начинается представление?

Зал между тем вяло заполняют новые зрители — по одному, максимум по двое. Они сначала одинаково неуверенно топчутся у входа, затем, решившись, занимают места поближе к выходу и друг к другу — как воробьи, сбивающиеся в тесную стайку на мокрой после дождя ветке. Едва усевшись, тут же начинают крутить головами, надеясь обнаружить знакомых. И, естественно, не обнаруживают. Потому что если человек в ответ на какой-нибудь идиотский вопрос, например «Верите ли вы в Бога?», заданный на улице или в переходе метро, не посылает спросившего, положим, к черту, а приходит на назначенную встречу, то он страдает либо от одиночества, либо головой…

Либо просто не в ногу со всей страной перевел часы вместо летнего на зимнее время. В итоге на трехчасовой концерт любимого исполнителя безнадежно опоздал, а до того, который случится в семь, ждать еще почти два часа, и теперь он не знает, чем себя занять. Вернее, не он, а они.