Олег Овчинников - Семь грехов радуги

Зажмуриваюсь, мысленно представляя то, что только что насочинял. Жжжуть!.. Мурашки по спине…

Кого я обманываю? Зачем? Я ведь тоже вчера не заметил никакой динамики, обратил внимание уже на свершившийся факт. Нет, ведь обязательно нужно было домыслить, экстраполировать, напугать самого себя до полусмерти!..

Быстро нашариваю в кармане куртки календарик-закладку и бодро шагаю из неосвещенной прихожей в кухню, где солнечно и людно.

— Ага, уже что-то… Положи-ка вот сюда, — требует Пашка, и я опускаю на псевдомраморную пластиковую столешницу нашу единственную улику, прямоугольник из плотной гладкой бумаги. Сейчас это закладка.

Ие прикасаясь руками, Пашка ссутуливается над столом, мгновенно утрачивая чванливую осанку, и вроде бы даже обнюхивает цветную полоску, поводя носом, как кролик, почуявший морковку. Кроличьи его глаза сосредоточенно выпучены, так что сама собой приходит глумливая мыслишка: ах, если бы не линзы, они б, наверное, выскочили из орбит и покатились вприпрыжку по гладкой, недавно протертой поверхности стола… Пришлось отвернуться, чтобы спрятать улыбку.

— Ну ладно, не убий, не укради… Это я могу понять и даже одобрить. Но зависть-то! — Пашка поднимает глаза от стола. Спина немедленно принимает прежнее неестественно прямое положение. — Разве это грех? Это ведь даже не поступок, это свойство души, черта характера.

— Грех, причем один из основополагающих, — уверенно отвечает Маришка. Вода уже не журчит в мойке, Маришка стоит к нам лицом и концом перекинутого через плечо полотенца вытирает рюмку из цветного стекла — напоминание о вчерашнем «снятии стресса». — Сама по себе зависть, затаенная в душе, безвредна. Но именно она, вырвавшись на волю, становится первопричиной большинства предосудительных поступков, как перечисленных в списке, так и не вошедших, более мелких.

— А алчность? Почему тогда ее нет? Я, конечно, варюсь в этом котле не так давно… Я имею в виду общение с потенциальными и патологическими грешниками… Однако успел уразуметь, что люди становятся преступниками чаще всего из-за денег.

— Частный случай, — отмахивается Маришка. — Алчность — это зависть к тем, у кого больше денег, и к тем благам, которыми они вследствие этого обладают… Только не думайте, что это я придумала. Это все толстый вчера…

— М-да… — как-то неуверенно изрекает Пашка. — Как говорится, тут на трезвую голову не разобраться… Дай-ка рюмочку! — Он протягивает руку Маришке раскрытой ладонью вверх.

— Ты же за рулем! — урезонивает та.

— К тому же коньяк мы вчера весь допили… — вспоминаю с оттенком сожаления.

— Ты давай, давай… — настаивает Пашка. Маришка прекращает протирать рюмку и аккуратно ставит ее на Пашкину ладонь.

— Ага, — рюмка на ладони подплывает ко мне. — Подержи-ка! — просит Пашка вместе того, чтобы просто поставить на стол.

Недоумеваю слегка, однако послушно принимаю тонкий сосуд на витой ножке и некоторое время кручу в пальцах, пока Пашка возится со своей визиткой.

Визитка пухлая, трещит буквально по всем молниям, однако до прежнего Пашкиного дипломата ей далеко. Пашка никогда раньше, сколько я его помню — то есть пять лет учебы в Универе, — не расставался с ним. Даже в туалете. Даже когда мы на День Космонавтики забирались на фонтан перед Главным Зданием. Не скулил, не ныл, поскольку ручка дипломата была зажата в зубах, зато как стонал!.. Но держал. А в столовой он клал дипломат на стол и уже поверх него ставил поднос с едой. Так, аргументировал Пашка, меньше наклоняться. И однажды чуть было не сдал его вместе с использованным подносом, положил уже на медленно ползущую конвейерную дорожку и опомнился, только когда младший брат чемодана надежно застрял, не вписавшись габаритами в окошко посудомойки, и перекрыл движение следующим за ним тарелкам и стаканам. Звону было — Федора отдыхает! Копирайт — Чуковский.

Не удивлюсь, если и в среднюю школу Пашка таскался с ним же, огромным, черным, тогда еще не таким обшарпанным, с трехзначным — на взломщика-недоумка — кодовым замком. В дипломат этот помимо блочной тетрадки и нескольких учебников (как правило, не по теме) легко помещались две ракетки для большого тенниса, огромное яблоко и вышитая подушка-думка. Пашка подкладывал ее под щеку, когда засыпал прямо в аудитории, выставив перед собой раскрытый учебник и тем самым символически спрятавшись от лектора. Иногда в такие моменты я брал с парты его сложенные на специальную тряпочку очки и заботливо надевал их Пашке на нос. Чтобы сны лучше видеть.