Дмитрий Биленкин: Видящие нас

- Нет! - вырвалось у меня. - Откуда известно, что этот голос, эти слова - ее?!

Ответ последовал не сразу. Повернутое в профиль лицо Игнатьева казалось застывшим в бестрепетном отблеске дисплея.

- Голос, конечно, синтезирован компьютером, - проговорил он глухо. Как и ее движения, как и сами слова. Ведь там ничего нет, кроме бега электронов... И все же это ее движения, ее слова, ее голос. Мы никогда его не слышали? Верно. Вот также мы никогда не стояли на берегу мезозойского моря и все же знаем его теплоту, соленость, как если бы купались в нем. Между обликом человека и его голосом существует четкая взаимосвязь. Можешь не сомневаться, тут все проверено. Именно так она говорила без малого сто лет назад. Точнее этот миг она и сама не смогла бы вспомнить...

Я почувствовал, как по спине у меня пробежали ледяные мурашки.

- Она смотрит так, словно видит нас, - выдавил я через силу.

- Нет, - покачал головой Игнатьев. - Прошлому вглядеться в будущее не дано. Это мы ее видим.

- Ожившее прошлое...

- Боюсь, даже сейчас ты не представляешь, до какой степени ожившее! Хочешь взглянуть на Серова в этот миг? Услышать его ответ?

- Но его же нет на картине!

- Зато есть снимки, рисунки, воспоминания о нем и семье Мамонтовых, еще цел дом, где это происходило. В компьютер заложены все наши знания о том времени, а жизнь выдающихся людей как раз легче всего смоделировать, ибо о них сохранилось больше всего сведений. Но даже поступки обычных людей, если их хоть раз коснулся луч искусства... Вот гляди!

Игнатьев стремительно обернулся к пульту. Экран мигнул, потух, снова мигнул, озарился сиреневым светом; скользнули неясные тени, сгинули, возникло уже что-то другое, устойчивое, - березы, бредущая меж ними женская фигура. В предвечернем сумраке слабо забелело лицо. Проступило четче; Я ахнул. Та девочка! Нет, уже не та - повзрослевшая...

- Моделирование ее дальнейшей судьбы, - почти не разжимая губ, комментировал Игнатьев. - Компьютер произвольно ищет другой, отчетливый миг ее жизни... Ага! - он торжествующе указал на шкалу. Девяностопроцентная достоверность, а время - одиннадцать месяцев и шесть дней после написания картины! Интересно, интересно, я сам этого еще не видел, посмотрим, что наша девочка делала тогда...

Она ничего не делала. Она замедлила шаг, как будто в изнеможении прислонилась к стволу березы. Сквозь легкое платьице девушку, очевидно, пробрал вечерний холодок - она быстро и зябко повела плечами. Ее лицо было бледно. Или так казалось в сумерках? На этот раз изображение было не совсем четким. Ясно проступали березы, тогда как выражению лица не хватало завершенности. Или оно просто было возбужденным? Что-то в нем менялось ежесекундно. Надежда, нетерпение, страх?

- Что с ней? - спросил я порывистым шепотом. - Где она?

- Откуда я знаю! - тем же шепотом ответил Игнатьев. - В восемнадцатом веке Кювье понял, как можно по одной косточке восстановить облик всего существа, мы же пытаемся, еще только пытаемся... Тихо!

Что-то произошло в Зазеркалье дисплея. Лицо девушки вдруг просияло, она вся подалась вперед - темноволосая, большеротая, счастливо трепещущая. То был безотчетный порыв. Словно опомнившись, она тут же потупила взгляд, небрежно откинулась и, подняв глаза к небу, поспешно натянула на себя маску мечтательного покоя. Впрочем, притворство давалось ей плохо. Я забыл, что смотрю в дисплей! Был темнеющий лес, было запрокинутое к стволу смятенное лицо девушки, была нерушимая тишина летнего вечера, в которой внезапно грянул треск валежника под чьей-то уже близкой поступью...

Я увидел вдвинувшееся в пространство плечо мужчины.

Опережая мою мысль, рука Игнатьева метнулась к пульту. Дисплей потух, изображение - нет, само прошлое! - исчезло в нем.

- Нельзя! - звеняще выкрикнул Игнатьев. - Слишком... слишком интимно...

Я деревянно кивнул, подобрал плащ, трясущимися руками натянул его на себя. С настенного календаря на меня в упор смотрела глянцевая нежить в цветастом купальнике. Нежить? Я поспешно отвел взгляд. Игнатьев молча обесточил аппаратуру. Не обменявшись ни единым словом, мы вышли на улицу.

Все еще моросил дождь. Черно и мокро блестел асфальт, горели окна домов за лесом, в листве сонно шелестела капель, низкие облака нависли влажным и теплым пуховиком. В лужах дробились отсветы фонаря. Все было, как всегда, как обычно, уютно и тихо в шелестящем дожде, только в здании позади осталась машина, которая настежь распахивала прошлое.

- Слушай! - порывисто схватил я Игнатьева за плечо. - Если это всего лишь начало, то что же будет через десять, сто лет?