Григорий Панченко: Спасти князя

* * *

Сквозь броню и одежду в живот, под нижние ребра вошла стрела. Боль, боль, уже не души, а тела - неизвестно, какая страшнее. Князь не успел упасть - кто-то подхватил его сзади, сам спешился и мягко опустил скорченное болью тело на примятый ковыль. Взвыли кочевники, кидаясь вперед, но с такой яростью ударили по ним верхоконные, так грозно тронулась с места пешая дружина, выставив копья на укол (случилось это ближе к строю, чем к печенегам) - что те смутились, придержали атаку. Тот, кто уберег князя от падения, склонился над ним, осматривая набрюшную пластину панциря - женский лик в кайме волос - щупалец. Потянул было стрелу, торчавшую из глазницы этого лика, но она не подалась. Второй раз и пробовать не стал: удастся ее извлеч, нет ли - все равно... Ухом прильнул к губам лежащего, ловя последний шепот. Не расслышав, сорвал с головы шлем (с его головы, не со своей, сам он еще из боя не вышел) - ...Сын мой, друг мой...- только и смог разобрать. - К шатрам его отнесите - крикнул подоспевшим отрокам. Лошадь князя стояла на месте, не убегая. Хороший конь, смирный и резвый, у магометан отбит. - Жди меня, родич! И вскочил в золоченое седло.

* * *

- ...К шатрам отнесите... А я все не могу понять, кто это - на нем тоже шлем с маской, иной чем у меня: шлем норманнский а маска персиянской выделки. Не помню таких у ближних воев - они и доспехи-то из гордости не всякий раз надевают... Вот уж совсем лишняя мысль. Уложили на плащ, за четыре угла его - и понесли. "Бросьте, я убит" - хочу крикнуть им. Но тут меня опять скрутило: жутко, немыслимо, я представить себе не мог, что бывает такая боль. Как будто кошка, ворочаясь в моем животе, четырехлапо рвет когтями внутренности.

* * *

Князя опустили на ложе, задернули полог. Он доживал последние минуты. А все объяснялось очень просто: ослабленная пластина. Даже не сама пластина, а определенные точки на ней. Плюс наконечник повышенной твердости, плюс лук более мощный. Теперь дикая кошка, терзавшая плоть изнутри, словно задремала, напоминая о себе лишь при шевелении. Не на долго, само собой - скоро она возобновит свою работу. Если раньше с победно-яростным кличем не ворвется степняк в бараньей шапке и торопливым взмахом не отделит голову от туловища. Заодно и выяснилось, отчего хакан Куря отклонился от своего обычного маршрута - ему бы сейчас свой род к месту зимовки вести, а не на побережье, к бухте Малый Вранголимен. Да и не знал он про эту заводь, не мог знать. Значит, узнал. Значит, нашлось кому рассказать, намекнуть, даже заплатить... Хоть он и без платы готов: рассорились русы с печенегами, так рассорились, что дальше некуда - а ведь еще недавно вместе шли воевать болгар. И этот "кто-то", намекнувший - не византиец (сталось бы, да не нужно). Совсем не византиец он... Ну да, все логично: нет резона щадить отца и брата младшего, если старшего брата не пощадит. Старший же брат Ярополк, первый сын князя, вскоре будет убит по приказу сына третьего. Того сына, которого степняки зовут Удельмиром, варяги - Вальдемейром, а составители былин дадут ему прозвище "Красно Солнышко". Владимир, сын князя и рабыни, равный апостолу. Да, называли его сказители Красным солнышком, но нигде и никогда, ни в одной былине, не смогли себя превозмочь и предать личности его и поступкам блеск солнцеподобный, оправдывающий прозвание. Кроваво-красным выдался им этот блеск даже сквозь глыбу веков... То-то Свенельд, воевода старый, что при Ингваре еще был воеводой, иную дорогу выбрал! "Не ходи, княже, сим путем, с печенегами нынче мира нет..." - "Ничего, вуйко мой, мира нет, да и печенегов там не будет" - так ответил ему князь, потому что должен был так ответить, должен был избрать именно тот путь, погибельный. Должен... Кому, зачем, перед кем долг? Догадывался Свенельд или знал точно? Если последнее - почему намек себе позволил? Или, наоборот, почему не высказался яснее? Глупый вопрос, понятно - почему. Он еще Равноапостольному,кажется негласно послужить успеет, выслужит у него великую награду - изгнание, а не гибель... Впрочем, пока что третий сын не равноапостольный, не христианин даже. Он вообще проблемы свои постарается сперва решить, перестроив язычество, и одним из начальных деяний его станет принесение в жертву Перуну, дотоле в Киеве не почитаемому, юного варяга, что крещен был по греческому обычаю. Хлынет на жертвенник кровь из разъятого горла христианского мальчишки - с этого и сделает первый шаг реформа религии, венцом которой станет принятие Закона Греческого, истинно верного, Православного... Примет великий князь эту веру, как умный и хитрый языческий вождь принимает покровительство могущественной силы. Даже такого запала у него не будет, что у того же вождя франков Хлодвига тремя веками раньше: "О, Распятый Боже, даруй мне победу в этой неравной битве, и я поверю в Тебя!" - не будет такой битвы... "А сам-то ты - лучше, что-ли? А тот мир, выстроенный потомками Хлодвига и Владимира, откуда пришел ты - лучше? Другу своему стрелу в печень - вот и решение проблемы, не надо рисковать, не надо затрачивать усилия на Изъятие. Проще их на научный эксперимент пустить, чем на спасение реликта очередного, которого нужно будет кормить, учить-переучивать, ужасаться его до мозга костей въевшимся нравам... А кассета - что ж, кассету и с мертвого тела можно снять. Даже легче, чем с живого ... Нет, не видать вам кассеты, братья-современники, ни к чему вам новые знания! И пусть утеря этих знаний совсем немного задержит ваш разбег ввысь или в пропасть. Ну что ж, хоть насколько-то... Сил хватило, только чтобы донести руку до груди и уронить на узорчатый металл. Потом кисть, будто сама, пятиногим жуком вползла, ощупала грифонью голову. И - указательным пальцем (считывается индивидуальный рисунок биополя) - нажать и повернуть. Есть. Вспыхнул глаз грифона, словно раскаленный уголек или звезда падучая. Вспыхнул и погас. "Вот так и моя жизнь сейчас оборвется - ни у тех, ни у других, в одиночестве..." В одиночестве? БОЖЕ МОЙ, ДА ВЕДЬ ТОЛЬКО ТАКИМ ОБРАЗОМ Я СМОГ ОКАЗАТЬСЯ СОВСЕМ ОДИН! И тут боль, задремавшая было, снова зубчатыми крючьями впилась в его тело, обрывая мысли, туманя сознание... Поэтому князь не увидел как, возникнув прямо из воздуха, спрыгнули на пол люди. И не было ему дано понять в тот миг, верна ли его догадка.