Андрей Егоров: Боевой конь Альфреда Меннинга

— И не подумаю я молчать в ответ на твои жестокие угрозы! Молчать я буду, ишь чего он удумал, под всяким лошафобом. Нет у тебя прав костерить меня почем зря, хоть ты меня и купил. Я все равно — свободный лошак единого лошадиного братства.

— Ах, так, ну-у ладно, свободный лоша-ак, — угрожающе протянул Альфред Меннинг и всадил шпоры в конские бока еще яростнее чем прежде.

— Давай, мучь меня, мучь, — откликнулся конь, — не думал я, что на этот раз мне так не повезет с хозяином. Выглядишь ты на первый взгляд вполне сносно, хотя и тощий, конечно, как жердина. А на поверку вон оно как. Жестокий лошафоб, человек бездушный, с очерствелым сердцем и плесневелым мозгом. Кнутом он меня отходит. У тебя, небось, руки по локоть в лошадиной крови. Сознайся. Ну, что же, я всегда был мучеником, я терпеливо буду сносить все муки ради утверждения собственной правоты! Ради всех убитых и заезженных тобой до смерти представителей моего народа! — Тут конь горделиво вскинул голову и остановился вовсе.

Всадник задохнулся от возмущения и ткнул его в загривок:

— Но, но пошел!

— А будешь драться — понесу! — пообещал конь и сердито фыркнул.

— Вперед, вперед! — запрыгал на спине своенравного животного Альфред Меннинг.

— Нет! — твердо сказал конь и, наконец, замолчал…

С места он больше не тронулся. Что только не предпринимал его хозяин, чтобы сдвинуть жеребца с места. Всаживал шпоры в бока, дергал за гриву, опять прыгал на спине, слез на землю и тянул за повод, забрался обратно в седло и упрашивал жеребца идти дальше ласковыми словами, ругался… Решительно все было бесполезно. Упрямый конь стоял как вкопанный…

Темнело. Вокруг расползлись сумеречные тени. В лиловое небо выплыл желтый полукруг месяца. Дорога, ведущая по склону холма, становилась все менее и менее заметной. Альфред Меннинг приуныл. И дернул же его черт купить этого говорящего жеребца. Нет бы, взять самое обыкновенное животное. А он решил покрасоваться. Думал, что рыцарь на волшебном скакуне будет привлекать всеобщее внимание. Дамы будут махать ему вслед кружевными платочками. А рыцари завистливо хмуриться и тоскливо поглядывать на своих тупых, неразговорчивых лошадей. На поверху, все оказалось куда как прозаичнее. Дамы и рыцари мирно почивают в своих домах, а он застрял в этих проклятых холмах между Татхемом и Танжером. Похоже, придется ему здесь ночевать.

Словно прочитав его мысли, конь хмыкнул:

— Эй, ты, чего сидишь-то? Слезай! Спать пора. Темно уже совсем. А в темноте и рыбки, и птички спят. И лошади, между прочим, тоже. Или ты хочешь, чтобы я вместе с тобой на бок завалился?

«Ох, и правда, отходить бы его кнутом, — мечтательно подумал Меннинг, — вот было бы удовольствие. Посмотрел бы я тогда, как он заговорил! Небось, умолял бы меня простить его за наглость».

— Мда, местечко для ночлега, конечно, ты выбрал не самое подходящее, — заметил конь, оглядываясь кругом.

— Я выбрал?! — задохнулся от возмущения Меннинг.

— Чего бы тебе, хозяин, не отъехать, скажем, во-он к той рощице? Там и травка, кажется, посвежее… Поели бы свежей травки, а, хозяин?! — Конь заржал, прядя ушами — всем своим видом он выражал бурное веселье.

«Издевается», — понял Меннинг, но на дороге оставаться не хотелось — еще переедут ночью телегой, он дернул коня за повод и повел его к роще.

— Давно бы так, а то молчи — ничего не говори, тупое животное. Ты ко мне по-человечески, а я к тебе по-нашему, по-лошадиному. Можешь, ведь, быть хорошим парнем, когда заставят.

Всадник в ответ промолчал, хотя на языке так и крутились самые разнообразные ругательства.

— Чего молчишь-то? Обиделся на меня что ли? Зря ты это. Я, ведь, только стараюсь тебя убедить, что мы, лошади, тоже любим, когда с нами по-хорошему. А ты там раскричался, раскомандовался, понимаешь. Я хозяин, а ты моя собственность! Нельзя так, нехорошо… О, пришли. Да, вот тут травка сочная. О, отличная травка… Просто отличная. Попробуй. Не хочешь?! А что так?! — конь противно заржал, продолжая издеваться.

Альфред Меннинг спешился. Вглядываясь в оскаленную морду, он думал о том, как приедет в Танжер и продаст эту тупую скотину в ближайшую мясную лавку. Продаст за пару медяков, только чтобы его поскорее разделали, зажарили и подали на стол. То-то он заверещит не своим голосом, когда узнает, что его ожидает, то-то затараторит. Денег, конечно, жалко, но честь дороже. Негоже дворянину оставаться в долгу у какой-то там говорящей лошади.