Михаил Михеев - Год тысяча шестьсот…

Пришить пуговицу было нечем.

Клим в деликатной форме поведал капитану о затруднениях своей «сестры». Иголки на корабле были, разумеется, но все они служили преимущественно для починки парусов, и ни одна из них не пролезала в крохотные отверстия пластмассовой пуговицы из двадцатого века. Тогда Ван Клумпф предложил мисс Джексон выходной костюм из своего набора товаров. Он сказал, что сочтет за честь и все такое прочее, и Клим не стал отказываться. Ника с сомнением оглядела костюм, но все же обрядилась в черные бархатные штаны, отороченные чуть пониже колен черными же кружевами, и в замшевую курточку с узкими рукавчиками, тоже в кружевах.

«Любили кружева в семнадцатом веке!» — подумала Ника.

Клим оглядел ее в новой одежде и заметил, что она вполне «смотрится».

Ящик подняли на палубу и поместили в трюм. Когда его двигали, поднимали, опускали в люк, Клим приглядывался с некоторым опасением, как бы ящик не вернулся без них в двадцатое столетие, — что бы тогда они стали здесь делать с Никой, Клим даже это боялся и представить. Ван Клумпфу он объяснил, что в ящике находится лечебное кресло, которое он везет своему отцу, больному подагрой. Что такое подагра, капитан знал очень хорошо, а в лечебные свойства кресла поверил без лишних сомнений, в те времена даже образованные люди прочно верили в алхимию, в философский камень и прочие чудеса.

«Аркебуза» шла на Кубу, капитан рассчитывал прибыть в гавань Гуантанамо к вечеру, но ветер стих, паруса бессильно обвисли на реях. Используя вынужденную задержку, капитан решил устроить обед в честь спасенных англичан. Мешая английские и голландские слова, он втолковывал Климу, что голландцы и англичане волей божьей сейчас союзники и, хотя не очень дружат, но плохой мир все же лучше доброй ссоры, он — мирный торговец и готов выпить за здоровье любого короля, который в своей политике придерживается этой умной поговорки.

Слушая Ван Клумпфа и припоминая историю средних веков, Клим попробовал сообразить, в какой год они попали. Он решил, что выяснит дату без всяких вопросов из беседы за столом.

Ника, сославшись на вполне оправданное утомление после ночных переживаний, отказалась от участия в застолье. Клим решил идти один. Ника вернула ему рубашку, а капитан предложил камзол из своего гардероба. Камзолы капитана были свободны Климу в талии, однако узковаты в плечах, поэтому ему подыскали свежую матросскую куртку, достаточно просторную, Клим повязал шею цветным платком, решив, что это вполне заменит отсутствующую верхнюю пуговицу на рубашке.

Ника сказала, что ему не хватает еще черной повязки на глазу.

— Буду походить на адмирала Нельсона?

— Вообще-то, я имела в виду пирата Билли Бонса, впрочем, тебе, историку, виднее. Клим, ты там недолго? Одной мне что-то здесь не по себе. Куда ты положил шпагу?

— Вот она, на кровати. Чего ты боишься?

— Не то, чтобы боюсь… Только все же возвращайся побыстрее.

Оставшись одна, Ника присела на лежанку и оглядела маленькую каютку.

У изогнутого борта, под квадратным окном — на таком же месте, как у дона Мигеля, — был прикреплен стол, на нем, в специальном ограждении, находился красивый глиняный кувшин — Ника заглянула в него, там была вода. Возле стола — табурет, в углу — высокий сундучок, красиво окованный медными начищенными полосками.

Крепко пахло трубочным табаком.

Ника с подозрением пригляделась к потертому покрывалу на лежанке.

«Поди, еще и блохи есть?» — подумала она. «Ну и черт с ними…»

Она отодвинула шпагу, прилегла, закинув руки за голову. Полежала некоторое время, прислушиваясь к обрывкам разговоров на незнакомом языке, доносившихся с палубы через открытое окно. И незаметно для себя задремала.

Проснулась от стука, по палубе катили что-то тяжелое — похоже, бочку.

Клима все еще не было. «Вот распировался там!»

Она встала с лежанки, прошлась по каюте, выглянула в окно. Красное солнце висело над горизонтом, тускло просвечивая сквозь наползавшую мутную пелену.

«Фу ты, пропасть! И здесь туман…»

От нечего делать, Ника взяла с лежанки шпагу, стала в позицию. Сделала длинный выпад для прямой атаки и только собиралась ударить в дверь, как она открылась и на пороге появился Клим.

— Ой-ой! — сказал он.

— Дьявольщина! — вырвалось у Ники, и она почему-то уже не удивилась, хотя раньше никогда не употребляла этого слова. — Чуть не проткнула тебе живот.

Клим прошел в угол, удобно расположился там на сундучке. Кивнул на шпагу: