Илья Варшавский - Электронная совесть (сборник)

Не страх смерти, а угроза остаться навсегда уродом и калекой так ужаснула Линькова, что, сжавшись в комок, а затем, разогнувшись, как пружина, он вскочил на ноги и бросился в кусты.

Пока он выплевывал кровь с обломками зубов, до него доносился топот, приглушенные ругательства и звуки ударов. Потом раздался протяжный крик, вправо метнулась чья-то тень, и Линьков услышал взволнованный голос Папавы:

– Боря! Тут случилось черт те что! Я нагнулся, а он ножом прямо в своего дружка. Помогите мне, может не насмерть. Где вы, Боря?!

И тут случилось то, что потом Линьков не мог объяснить не только следователю, но и самому себе. Ступая с превеликой осторожностью, чтобы не хрустнула какая-нибудь ветка, он выбрался на дорогу и зашагал к дому.

Весь воскресный день Линьков лежал на диване, прикладывая к лицу холодные компрессы, а в понедельник явился в институт с распухшей губой и огромным кровоподтеком на щеке. Сослуживцам он рассказал, что, возвращаясь из гостей, подвергся нападению двух хулиганов и так их проучил, что долго будут помнить.

– Линьков может! – восхищенно сказала чертежница Соня своей подружке. – Это настоящий мужчина.

На следующий день ему позвонила Оля.

– Ты знаешь, – сказала она прерывающимся от слез голосом, – Папава арестован по обвинению в убийстве! Чушь какая-то! Говорят, в субботу в парке. Вы ведь вместе вышли. Тебе ничего не известно?

– В парке? – переспросил Линьков. – Не знаю, я с ним не был в парке. Мы расстались у Ланской.

– О, господи! Мать просто с ума сходит. Мы все пытаемся что-нибудь сделать. Позвони мне завтра, может, я узнаю поподробнее.

– Хорошо! – сказал Линьков. – Обязательно позвоню. Уверен, что тут явное недоразумение.

Он не позвонил, а через два дня уехал на неделю в Москву, выпросив у начальства какое-то пустяковое поручение.

Вскоре после его возвращения пришла первая повестка от следователя.

Линьков всегда приходил задолго до указанного часа и ждал в коридоре на жесткой скамейке рядом с омерзительно пахнувшей урной, полкой окурков. Ждал, пока напротив не открывалась дверь, обитая коричневой клеенкой, и следователь не говорил с порога:

– Заходите, Линьков!

В том, что этот седой, небрежно одетый человек с холодными, враждебными глазами называл его не «товарищ Линьков» и даже не «гражданин Линьков» было что-то унизительное, наводящее на мысль о тюремных камерах и исправительно-трудовых лагерях.

Вообще, следователь вел себя странно, совсем не так, как это бывает в кино и детективных романах, допрашивал Линькова он как-то нехотя, не скрывая своего презрения к нему, часто курил, подолгу задумывался, морща изуродованный шрамом лоб, и по нескольку раз возвращался к одному и тому же вопросу. У него была цепкая память на мелочи, и он часто указывал Линькову на неточности в его повторных показаниях, неточности, которые казались Линькову совсем несущественными. Линькову тоже мучительно хотелось курить, он как-то даже попросил разрешения, на что следователь сухо ответил:

– Тут не курилка.

Линькову приходилось рисовать схемы, обозначая крестиками и кружками места, где он лежал, где прятался, где, по его мнению, в это время находился Папава, а два раза следователь возил его в парк, где Линьков заново переживал свой позор.

Обычно следователь был вежлив и только раз вышел из себя. Случилось это, когда Линьков не глядя подписал протокол допроса.

– Почему не читаете? – спросил следователь.

Линьков в этот день устал больше обычного от бесконечно повторяющихся вопросов и равнодушно ответил:

– Я вам доверяю.

Следователь неожиданно покраснел, хлопнул, что есть силы, по столу левой рукой, на которой не хватало четырех пальцев, и заорал так, что у Линькова зазвенело в ушах.

– Мне нужно ваше доверие, как прыщ на заднице! Вы обязаны проверить каждое слово, ведь от этого зависит судьба вашего товарища! Впрочем, – добавил он, внезапно успокоившись, – какой вы товарищ? Вы из тех, с кем, как говорится, в разведку не ходят.

Линьков сделал вид, будто читает свои показания, а тем временем думал, что вот этот человек, сидящий напротив, который в отцы ему годился, вероятно не раз ходил в разведку и с такой же брезгливой складкой у рта вонзал нож в спину часовому. На войне свои законы. Там не принято жалеть врага: если ты его не убьешь, он убьет тебя. Но разве бандит не тот же враг? Почему же, в таком случае, арестован Папава, который ни в чем не виноват, и так бесконечно тянется эта следственная карусель?