Дмитрий Байкалов - Фантастика 2002. Выпуск 1

— Тебе плохо?

Она помотала головой.

— Споткнулась…

Она экономила слова. У нее уже не оставалось сил на разговоры.

Угловатые бронзовые кресты на сером мраморе надгробий. Пучки выцветших знамен на стенах. Царское место — бахрома балдахина без осыпавшейся позолоты серая, как паутина… Она всматривалась, шурясь. Бархат помоста, вытертый ногами людей, позднее похороненных вокруг. И голоса, голоса… Она понимала слова — французские, английские, но говорили все одно и то же. Кажется, не осталось места, связанного с ее жизнью, ее семьей, ее родом, где теперь не водили бы любопытствующих.

Она шла.

«Ни сына его, ни внука не будет в народе его… поселятся в шатре его, потому что он уже не его…» Лица. Фотоаппараты. Даже молодой человек-кинооператор, снимавший их по дороге, был здесь — и, поймав ее взгляд, сразу отступил, затерялся в толпе. Должно быть, боясь нарваться на еще одну грубость — а она так и не поняла, почему Игорь был с ним груб. Да пусть бы снимал, разве жалко? Хоть на пленке, но она вошла бы в этот мир как часть…

Про себя она начала считать шаги. Раз шаг… два… четыре… уже немножко осталось… Выщербленные плиты пола. «О дне его ужаснутся потомки, и современники будут объяты трепетом…»

А Екатерининский придел, маленький и гулкий, был почему-то пуст. Точка начала и конца, Лобное место, где замыкается круг ее второй жизни. Совсем-совсем коротенькой. Недостойной упоминания. Жизни, которая не войдет ни в историю, ни даже в легенды… Она вцепилась в рукав Игоря. Золотые буквы лезли в глаза: «Ее императорское высочество… благоверная великая княжна… Татиана…» На все Божья воля… да. И темно глядели иконы со стен. И впервые она в страхе отводила глаза. Благоверные — либо тут, либо там, но никак не посередине…

Отгородивший надгробие малиновый шнур вдруг растаял. Стены дрогнули и поплыли, завертелись: памятные доски, только кажущиеся мраморными — дерево, оклеенное тонкой пленкой с совершенно мраморным узором; и само надгробие — общее, лишь один кусок мрамора нашелся для тех, кому принадлежала вся эта страна, спустя восемьдесят лет после их смерти; вазы с искусственными цветами, мутные складки кисеи на окне… искры в хрустале люстры, расплывающиеся разноцветными звездами… И снег все падал, но пахло сиренью, да, как пахла сирень в будуаре мама, когда за окнами уже стреляли… а небо было голубым и ярким… нет, серым, и хлопья снега были крупными, папа с Валей пилили дрова, а охранники толпились в сторонке, поплевывая… И еще когда-то было смеющееся лицо Анастасии, ее замахнувшаяся рука со снежком, и когда он ударил меня в лицо — это было так неожиданно и так больно, и показалось таким подлым… Что мы знали о подлости — тогда?

«Взывай, если есть отвечающий тебе. И к кому… из святых… обратишься ты?..» И в ушах звенит, и она уже не видит вены на шее стоящего рядом человека. Я не умею кусаться… никогда не умела. Анастасию бы сюда — это она у нас кусалась, царапалась, пиналась…

— Таня?

— Уйди, — сказала она, зажимая ладонью вздрагивающее горло. Вышло тихо и невнятно.

— Тань, ты чего?

— Уйдите! — крикнула она сдавленно, с облегчением переходя на «вы».

Парень смотрел на нее, как на сумасшедшую, и вышел, пятясь. Ей казалось, что он пятится вверх по вставшему дыбом полу — куб помещения вращался все быстрее, стены, потолок, вазы с искусственными белыми каллами и кадки с настоящими фикусами, а потом выложенный коричневой плиткой пол оказался вверху, и на нем откуда-то возник давешний юноша-журналист. Объектив камеры надвинулся — снимает!.. Зачем? и откуда он здесь взялся? Он снимает… мне же плохо!., он должен бы бежать за помощью… Лицо парня оказалось совсем близко — азартное, с горящими глазами, — и что-то сдвинулось в ее сознании. И вместо этого лица она вдруг увидела другое — напряженное, сощуренные глаза вглядываются сквозь дым… люстра превратилась в лампочку, потолок опал, тяжестью низких сводов задавив дневной свет… она снова стояла посреди ТОЙ комнаты, а вместо объектива было дуло нацеленного револьвера, она повернулась и с воплем метнулась в глубину комнаты, к стене, к запертой двери куда-то… витой малиновый шнур оказался перед самыми глазами, и она уцепилась за него, пытаясь удержаться на ногах… ну хотя бы на коленях… С грохотом повалились тяжелые бронзовые столбики. Белые каллы лежали в луже растекающейся воды.

— Дать бы вам по мозгам этой камерой, — на ходу мечтательно рассуждал милиционер. — И пленку вырвать…