Владислав Петров - Пониматель

И вот я поехал. Выхожу из автобуса и вижу... Ножкина! Чудеса в решете!

- А я, - говорит он, - взял три дня без содержания. Старикам моим крышу надо помочь залатать.

Вместе идем к дирекции. Проходим мимо памятника. В чаше Вечного огня стаканчик из-под мороженого.

- Нет труб, - разводит руками директор. - Нет, и все тут!

Он собирается в город на совещание, требует от своего экономиста какую-то справку, ему не до нас. Он непробиваемо уверен в себе, мои слова отскакивают от него, как дождинки от камня.

- Я уезжаю, - говорит он. - Буду через два дня. Приезжайте, поговорим. Сейчас нет времени.

Я теряюсь. И применяю прием не самый чистый с точки зрения журналистской этики.

- Я напишу про вас. И ославлю вас, как только смогу.

- Пишите, - улыбается директор, - а я прочту и исправлюсь. Но... вы не будете писать. Хотите, довезу до города?

Он почти не ошибся. Прибывший из санаторных краев редактор - ему позвонило высокое сельскохозяйственное начальство - зарубил мой материал на корню.

А в тот день, когда мимо нас пронеслась в город директорская "Волга", Толя сказал:

- Я со сторожем совхозного склада договорился. Он отвернется, когда мы трубы потащим. Пока этот вернется (он кивнул вслед угасающему пыльному шлейфу), все закончим. Здешние ребята помогут. А сварку шабашники сделают, они тут свинарник строят. Ну, скинемся им...

Сначала собралось человек пять. Потом подошли еще. Потом народа набралось столько, что все поучаствовать смогли только символически. Было х_о_р_о_ш_о_ - как бывает всегда, когда много людей единодушно делают доброе дело. Толя стоял в сторонке и беззлобно ворчал на подходивших: "Где же вы раньше были?.."

Шабашники денег не взяли. Толя принес от родителей здоровенную бутыль домашнего вина, и мы - что греха таить - распили ее спаявшимся за время работы коллективом. Толя, захмелев, сказал:

- Письмо это я сам написал...

Появляются наши. Я стою в прихожей, рядом Амиран и Шурик. Нам видно, как редакция, строго соблюдая субординацию, выстраивается на лестничной площадке в колонну по одному. Впереди, понятно, редактор.

Шеф в точности повторяет вчерашнюю процедуру: наклоняется к Гале, шепчет ей на ухо, после поворачивается к гробу поправить цветы. Цветы сегодня в порядке, но он все равно проводит по ним рукой - поправил, значит. Ребята по очереди подходят к Гале, она кивает каждому, но, по-моему, никого не слышит.

Входит Ира. Я хочу, как обещал, дать знак Гале, но она уже смотрит на Иру во все глаза. Как она узнала ее? Как Пониматель - _п_о_н_я_л_а_?..

Ира не идет вокруг гроба, она застывает у двери. Так, чтобы видно было непреклонное лицо Толи. Она бледна, губы ее плотно сжаты. Она здесь, и она далеко. И я вижу: ничего у меня с ней не было, ничегошеньки.

Вдруг что-то происходит. Я не сразу соображаю: умолкла музыка, кассета открутила свои полчаса.

Кончилась музыка. Кончилась жизнь.

Тишина. Шелест шагов и голосов.

Щелчок. Снова реквием.

Жизнесмерть Толи Ножкина продолжается.

Входит Пониматель. Становится рядом со мной.

Выносят цветы. "Ой, Толя, Толя!.." - кричит какая-то бабка, одетая в плюшевый малахай.

Сосед - мужичок с ноготок, принявший на себя ношу распорядителя (редко когда не найдется такой мужичок), говорит:

- Гроб должны нести товарищи.

Товарищи - это мы.

На повороте Олег оступается. Остальные удерживают гроб, но он наклоняется, и Толины руки, до того покойно лежавшие на груди, начинают сползать вбок; видно, что запястья притянуты друг к другу бинтом.

Связанные ради покойницкого порядка руки - как подрезанные крылья зоосадовских птиц.

Выходим на улицу. Я меняю Амирана. Впереди подставляет плечо Пониматель.

На земле тонкая пленка снега. Но небо чистое, голубое. Не холодно.

Мы проносим Толю мимо людей, столпившихся у подъезда, мимо машин, которые повезут нас в М., мимо редакторской "Волги", со скучающим шофером за рулем.

У траурного автобуса заминка, заело дверь.

Стоим, ждем. Онемела рука. За спиной плач.

Понимателю тяжело. Он дышит хрипло, отрывисто. Я моложе, мне легче. Больно режет плечо.

Пониматель поворачивает голову ко мне. Как я не заметил этого раньше: у него и у Толи одинаковое выражение на лицах - строгое, непреклонное.

Наконец задвигаем гроб в автобус. Брат Толи хочет залезть следом. Мужичок-распорядитель его останавливает.

- С гробом поедут товарищи. Родственники должны в машине.

Подполковник не спорит. Только оборачивается и бросает короткий и виноватый взгляд на строгое лицо младшего брата.