Сергей Калашников - Своё никому не отдам

Гриша даже прижмурился плотней от возникшей у него догадки. Ведь более десяти лет опальный рысский дворянин, лишённый поместий, а, следовательно, и доходов, жил на широкую ногу в странах, с которыми отношения складывались не слишком дружественно. И дети его сразу побежали туда, где никогда не бывали, и откуда их родители были принуждены «бежать».

И государь их принял, спрятал, да ещё и имя им поменял.

Подивился собственным мыслям, открыл глаза и спросил:

— Вы, княжна, упоминали братьев. О ком шла речь? Или кроме вас с Федотом у родителей были другие дети?

— Нет. Только мы двое. Сын Бригитты, он Федотке молочный брат.

— Кстати, Вы помянули, что она ваша кормилица. То есть обоих.

— Обоих, Ваше Высочество. Её дочка — моя молочная сестра.

— То есть они тоже остались в живых7

— Да. Селим сейчас деревенское стадо пасёт, а Зухра в город побежала.

— Бригитта, Селим, Зухра — это ведь разных народов имена, — непонятно Грише такое сочетание.

— Дядя Ахмет вместе с папой погиб. Они в дверях рубились, пока мама камин топила. Так вот Ахмет — папин камердинер. Он — отец Селима и Зухры. И он имена им давал и вере учил басурманской. А Бригитта тоже не православная, хотя и христианка.

Гриц снова прикрыл глаза и ясно себе представил, как мать Федота жгла бумаги, отец с верными слугами сдерживал султанских гвардейцев, а кормилица уводила детей. Тайный агент Рысского царства князь Засецкий погиб ради сохранения тайны. Какой? Наверное, Федотка знает. И батюшка. А ему о том и спрашивать не следует.

Ещё немного посидел с закрытыми глазами, а потом продолжил расспрашивать.

— Что-то староста вашей деревни не больно хорошо господ своих снабжает да обиходит.

— Присылал он работников. Крышу перекрыли, полы перестелили, печку переложили и стены проконопатили. Муки мешок принесли, молоко, яички и маслице у нас каждый день свежие. Нынче же он просил дать крестьянам время, чтобы на покосах управиться. Федот разрешил погодить с работами на подворье, — отвечала, по-прежнему, Татьяна.

Понравились Григорию эти ребята. Что-то в них крепкое почувствовалось. Словно стерженёк куда-то в серёдку вставлен. Татьянка, конечно, совсем дитя ещё, проговорилась несколько раз по малолетству. Но брат на неё за это не осерчает.

Сам же царевич направился домой. Короткая тропинка как раз ведёт через деревеньку, где он любил играть с ребятами, и где стоит на краю у самой дороги дом Натальи. То есть, Милены, конечно. Дело у него к ним обеим образовалось. Надо бы выяснить, что эти знахарки полагают про ноги Бригитты и что такое стряслось с горлом у Федота.

Разговора, однако, не получилось. Топилась баня, Милена разрывалась между ношением в неё воды, коровой и стряпнёй. Наташку она услала куда-то перевязывать рану, а тут ещё увидела своего недавнего помощника с коробом за спиной и косой на плече.

— Заплутал, что ли. Уж сколь времени прошло, а никак до дому не воротишься? — и далее, не интересуясь ответом: — Давай ещё пару бадеек из колодца притащи, а то нам потом постираться нужно будет.

Не, ну прям как зятьком помыкает! Свыклась уже, что ли? Отдала мысленно доченьку свою за него? А… не жаль.

Бадеек в кадушку вошло шесть, а ещё пару в корчагу, что сбоку примазана к печи, да в избу занес, да дровец притащил, да в топку подкинул. Пеструхе отнёс пойла и, усевшаяся доить корову Милена велела ему мыться пока баня горячая.

Уже и завечерело, так что хорошее дело. А то его сегодня что-то уже и ноги не носят. Так что с устатку горячий пар будет в самый раз. Снял с колышка в предбаннике веник, пучок мочала выбрал, горшочек со щёлоком разыскал, и радостно нырнул в тепло. Пару для начала дал немного, устроился на полке, вытянулся и блаженно расслабился. Разок-другой подкинул понемногу воды на раскалённые камни, но без рьяности, да и замер на животе, наслаждаясь действием жара на искусанную спину.

Сумрачно было в парной. Через крошечное окошко света проникало немного, а зажечь светильник он не позаботился. Да и сумерки наступили.

Слышал, как кто-то заворошился в предбаннике, но особого внимания на это не обратил: мало ли чего там хозяйке понадобилось. А потом скрипнула дверь и голос Натальи над самым ухом произнёс:

— Ну ты, мам, и исхудала. Кожа да кости.

Повернулся лицом к девушке, но она как раз отвернулась, чтобы затворить за собой дверь. А потом повернулась к нему и… мочалкой по морде это очень больно.

— Ты красивая, — только и нашел, что ответить. И занесенный было ковшик так и не опустился на его голову. Наталья не стали ни визжать, ни выскакивать обратно: